Призрак мадам Кроул

Неудачное падение Чарльза с коня по кличке Охотник закончилось для молодого человека серьезными переломами и сотрясением мозга. Многие даже думали, что он никогда не поправится, однако Чарли не оправдал этих злых ожиданий. Он выздоровел, но кое‑что ушло из его жизни безвозвратно.

Травма бедра лишила его возможности сидеть в седле. И бесшабашный дикий дух, который до сих пор никогда не подводил Красавчика, улетучился навсегда.

Пять дней Чарльз находился в состоянии комы – абсолютной бесчувственности, – а когда пришел в сознание, его стала преследовать необъяснимая тревога.

В лучшие дни Гилингден‑холла при старом сквайре Тоби дворецким служил Том Купер. После смерти прежнего хозяина Том так и остался на этой должности. В дни увядания былого великолепия и перехода на экономное ведение хозяйства он продолжал хранить старомодную верность семье. Прошло двадцать лет со дня смерти старика. Дворецкий и сам стал худым и сутулым. Лицо, потемневшее и приобретшее от старости странный коричневый цвет, покрылось морщинами. Характер стал угрюмым – хотя и не таким мрачным, как у покойного сквайра.

Чарльз, став увечным, продал Охотника и вернулся домой. С потерей коня исчезла последняя традиция старой жизни в Гилингдене. Молодой сквайр, как его все еще продолжали называть, утратив способность охотиться верхом, стал вести уединенный образ жизни. В неописуемом унынии он медленно и одиноко бродил, хромая и опираясь на палку, по знакомым местам, редко поднимая взгляд от земли.

Старый Купер мог позволить при случае без боязни разговаривать со своим хозяином. Однажды, передавая ему шляпу и трость в холле, он заметил:

– Вам следует немного прийти в себя, мастер Чарльз!

– Я давно уже никому не интересен, старина Купер, – отозвался Марстон.

– Я вот о чем думаю: вас что‑то гнетет, и вы никому не говорите об этом. Нет смысла держать это в себе. Вам станет намного легче, если вы выговоритесь. Ну же, в чем дело, мастер Чарли?

Серые глаза сквайра округлились, встретив прямой взгляд Тома. Хозяин почувствовал, что слуга словно снял с него чары. Чарльз до сего момента был похож на призрака, который из‑за наложенного заклятия не может сказать ни слова, пока с ним не заговорят. Чарльз несколько секунд серьезно смотрел в лицо старому дворецкому, затем глубоко вздохнул.

– Это не первая хорошая догадка, которую ты сделал вовремя, старина Купер, и я рад, что ты высказался. Действительно, кое‑что не выходит у меня из головы с тех пор, как я упал. Заходи‑ка сюда и закрой дверь.

Сквайр толкнул дверь дубовой гостиной и рассеянно оглядел картины. Чарли уже давно не заходил сюда. Усевшись на стол, он снова некоторое время смотрел в лицо Тому, прежде чем заговорить.

– Дело не такое уж важное, Купер, но меня оно беспокоит. Я не стал бы рассказывать об этом ни пастору, ни доктору. Бог знает, как бы они к этому отнеслись… Но ты всегда был верен нашей семье, и я не против открыть тебе все.

– С Купером, мастер Чарльз, ваши тайны будут в такой же безопасности, как если бы их заперли в сундуке и утопили в колодце.

– Дело в том, – начал Чарльз Марстон, глядя вниз, на конец своей трости, которой рисовал на полу линии и круги, – что все время, пока я лежал как мертвый, каковым меня и считали после падения, я был со старым мастером. – Говоря это, он снова поднял взгляд на дворецкого и, грязно выругавшись, повторил: – Я был с ним, Купер!

– Он был хорошим человеком, сэр, по‑своему, – заметил старый Том с благоговением. – Хорошим хозяином для меня и хорошим отцом для вас. Надеюсь, что он счастлив, да упокоит его господь!

– Что ж, – отозвался сквайр Чарльз, – все это время я находился с ним – или он находился со мной… Не знаю, как это назвать… В общем, мы были вместе, и я думал, что никогда уже не вырвусь из его рук. Он запугивал меня из‑за какой‑то вещи, и она очень важна для спасения моей жизни, Том. Но, очнувшись, я так и не смог вспомнить, что это за вещь. Думаю, я бы отдал руку, чтобы узнать, о чем шла речь. Может, ты сумеешь сообразить, что это могло быть? Ради бога, не бойся, Том Купер, но говори прямо, потому что отец сильно угрожал мне, и это, несомненно, был именно он.

В зале повисло молчание.

– А сами‑то вы как думаете, что это может быть, мастер Чарльз? – спросил наконец Купер.

– Мне так ничего и не пришло в голову. Я никогда не попадал в такие истории – никогда. Мне подумалось, может, отец что‑то знает об этом чертовом горбатом негодяе Скрупе? Ведь братец божился адвокату Джингему, будто я украл бумагу, по которой дом отходит ему… Будто мы с отцом это сделали. Но, ручаюсь моим спасением, Том, никогда мир не слышал большей лжи! Я судился бы с ним за одни лишь эти слова и потребовал бы от него больше, чем стоит дом! Только адвокат Джингем отказывается выполнять мои требования с тех пор, как Гилингден перестал приносить доход. Адвоката сменить я тоже не могу, потому что должен ему прорву денег! Но брат оклеветал меня и поклялся, что повесит меня за сокрытие документа. Именно так и сказал: он не успокоится, пока не повесит меня за это! Думаю, в его обещании имелся какой‑то смысл, что‑то в нем было, из‑за чего беспокоился старый мастер. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума. Я не могу вспомнить ни слова из того, что говорил отец, помню только, что он угрожал и – господи помилуй нас! – выглядел ужасно плохо.

– О, сэр, неужели дух его не упокоился?.. Да помилует его господь! – отозвался старый дворецкий.

– Возможно… Но ни одна живая душа не должна об этом узнать, Купер, ни одна живая душа, понял?

– Боже упаси! – покачал головой старый Том. – Но возможно, сэр, это из‑за долгого пренебрежения к его памяти и могиле?

– Да? Об этом я как‑то не подумал. Надень шляпу, старина Купер, и пойдем со мной. Уж это‑то, по крайней мере, мы можем исправить.

От дома путь лежал через вращающуюся калитку в парк. Затем тропинка спускалась к старому живописному месту захоронения, находившемуся у дороги в укромном, окруженном вековыми деревьями уголке. Багровел прекрасный осенний закат. Бледные огни и длинные тени придавали окружающему пейзажу мистический вид. Красавчик Чарли и старый дворецкий медленно пробирались к часовне, где младший сын старого сквайра тоже когда‑нибудь должен обрести последнее пристанище.

– Что за собака выла всю прошлую ночь? – спросил вдруг сквайр, когда они немного отошли от дома.

– Это была какая‑то странная собака, мастер Чарли. Она стояла перед домом. Наши‑то все находились во дворе. А этот белый пес с черной головой обнюхивал все вокруг, а потом стал подниматься по ступенькам – тяжело, прямо как наш старый хозяин, храни его бог, когда у него болело колено. Пес взобрался на ступеньки и завыл в окна. Мне даже захотелось швырнуть в него чем‑нибудь…

– Эй! Вон там не он ли? – резко прервал слугу сквайр, останавливаясь и указывая тростью на грязно‑белого пса с большой черной головой. Тот бегал вокруг них широкими кругами, пригибаясь, с тем видом неуверенности и заискивания, который так хорошо умеют напускать на себя собаки.

Чарли свистом подозвал пса. Это был большой отощавший бульдог.

– Бедняге пришлось несладко – он худой, как позорный столб, весь в пятнах, а когти стерты до подушечек, – задумчиво сказал Марстон. – И он не беспородный пес, Купер. Мой бедный отец любил хороших бульдогов и отличал дворняжку от породистой собаки.