Прости грехи наши… Книга третья

Острая боль пронзила левое плечо. Он еще ничего не понял, кроме того, что ему не хватает воздуха. Реакция самосохранения сработала безотказно. Что‑то тяжелое, навалившееся на Ивана отлетело в сторону. Сонный, парень плохо соображал, но, вот, потное тело снова склонилось над ним, так близко, что он почувствовал запах гнилых зубов. В темноте он увидел блеск стали. Почти одновременно Ванька услышал рядом слабый вскрик, короткий и глухой.… И, тут, он понял все сразу. Пальцы скрипнули в жутко шуршащей тишине, и сжались в беспощадный кулак. Удар был точным. Нож глухо упал на одеяло. Иван схватил его и вонзил, не задумываясь во врага. Нападавший пошатнулся и рухнул наземь.

Короткая автоматная очередь рассекла предутренний воздух снаружи. Чей‑то предсмертный крик раздался следом, и тут же оборвался. Опасная суета, скрывавшаяся под покровом ночи и сна, обнаружила себя. Враги кишели кругом, как гады. Некстати вспомнились слова сержанта.

Освободившийся Ванька, первым делом, кинулся к Илье, механически уложив бандита, обернутого в материи, как тряпичная кукла, он громко позвал:

– Пианист! Илья!

К ужасу парня, Илья не отозвался. Он начал уже привыкать к темноте, и увидел неподвижно лежащего друга.

– Илья!

Глаза пианиста были открыты и слегка блестели. Иван подумал, что они у него на мокром месте, как обычно, и радостно вскрикнул:

– Не боись, я с тобой, дружище!

Но друг не откликнулся. Ванька схватил его за плечи, и почувствовал липкое тепло на пальцах.

– Илюха!!!

Кто‑то накинулся сзади, пытаясь сжать ему горло. Иван безжалостно уложил и его. Позвонок последнего противно хрустнул, как сраженное молнией дерево.

Юноша, делающий все по правилам, умер в эту жуткую роковую ночь, теперь, в нем жил одержимый, жаждущий мести, боец. Забылись обещания, клятвы, не серьезным, казался, вопрос Колобка про человеческую жизнь и смерть, ведь здесь были, не люди – враги.

Ванька сидел, прислонившись к холодному брезенту. Руки его тряслись, и всего его колотило. Он не плакал, хотя в глазах и стояли слезы. Он как‑то совсем забыл про рану в плече, лишь несколько раз пытался поднести дрожащие пальцы, чтобы понять, отчего намокла его тельняшка. Траурный блеклый рассвет, как реактив пленку, с каждой минутой все четче проявлял окружающую обстановку. Рядом протащили тело бандита по земле. Оно прошуршало. Ваньку стошнило и, в очередной раз затрясло.

– Держи, – услышал он голос сержанта, тот протягивал ему алюминиевую фляжку со спиртом.

Ванька не в силах ответить, покачал головой.

– Пей, я сказал, – грубо приказал Серега, и, схватив за подбородок, как телку начал лить ему спирт в рот, – Мне сумасшедшие в команде не нужны!

Алкоголь, проливаясь, тек по шее, обжигая раны снаружи, но не мог прижечь боль внутри…

 

Оля с уже прилично округлившимся животом суетилась на кухне. Совсем скоро ей предстояло уйти в декрет. В дверь позвонили. Она убавила огонь на конфорке и, переваливающейся походкой, как и положено, в ее положении, вышла в коридор. С минуты на минуту должен был вернуться Ромка с работы, но вместо мужа на пороге стояла Наташа.

Женщина, теперь, приходила часто и подолгу сидела у подруги. Смерть сына, так сильно изменило ее, что не только, окружающие, но и сама Наташа, заглядывая иногда в зеркало, испуганно шарахалась от своего отображения. Будто, кто‑то чужой и незнакомый глядел из‑за незримых границ зазеркалья.

Шелковистые каштановые волосы, рассыпанные прежде игривыми завитушками, поникли и потускнели. Преждевременная седина у висков безжалостно опалила их, словно первый крепкий заморозок траву. Горе опустилось на ухоженное лицо Наташки, заслонив и красоту, и молодость. Ее глаза, напоминающие пересохшие водоемы, больше не блестели. Такие привычные для нее искорки озорства бесследно и, казалось, навсегда исчезли. Они безразлично взирали на этот несправедливый мир, в котором не нашлось места ее Максику…

– Я не вовремя, ты занята…, – виновато проговорила Наташка. Она осознавала, что приносит лишнее беспокойство, но идти ей больше было некуда. Находиться же в жутком одиночестве женщина не могла. Как ребенок боится темноты, Наташка панически боялась остаться одна.

Ничего не отвечая, Ольга затащила подругу в квартиру. Последняя, не снимая плаща, плюхнулась на табурет.

– Сейчас Ромка подойдет, и будем ужинать, – не громко сказала Оля и стала расстегивать пуговицы на ее плаще.

– Сегодня суд был, – бесцветным голосом сообщила Наташа, – Нас развели…

– Боже, как он мог оставить тебя после всего, что случилось, – покачала головой Оля.

– Нас связывал, только, ребенок.… А, сейчас, и его нет…. Он обвинял меня…, – задрожали Наташкины губы, – Кричал, что это я убила сына! – громко заплакала она.

– Ну, перестань…, – начала вытирать Оля ей слезы, – Когда погиб Сашка я тоже думала, что сойду с ума. Винила себя, места не находила…

– У тебя был Ванька!

– Наташ, – посмотрела Ольга в ее заплаканные глаза, – Но ведь еще не поздно начать все сначала! – положила она ладонь на ее голову, – Люди и в сорок лет рожают, а нам с тобой всего лишь тридцать с маленьким хвостиком!

Наташка глянула на беременную Олю и зарыдала еще отчаяннее.

– Для меня поздно! – вырвался тяжкий крик из ее груди, – Помнишь ведущего инженера из моей коллекции? – устремила она на нее мутный, как река после половодья, взгляд, – Твоя эгоистичная подруга влюбилась! Я голову тогда от счастья потеряла. Вот, думала: «Не верила в любовь, а она существует!», – начала изливать ей свою осиротевшую душу Наташка, – Забеременела от него. Решила: «С Юркой все! Забираю Максима и ухожу», – женщина, напугав подружку, отчаянно захохотала.

Оля невольно попятилась назад.

– А, как оказалось, не нужна я ему была …. И мой ребенок тоже…, – Наташа на мгновенье притихла, словно набиралась сил, – …Аборт было делать поздно. Договорилась со знакомым гинекологом, вызвали искусственные роды…. Потом месяц в больнице провалялась…. Все наладилось, только, матерью больше мне никогда не стать! – снова заголосила горемычная подружка, – Бог‑то не Никишка, все видит…

Ольга подозревала, что очередная Наташкина интрижка переросла в настоящее чувство и, теперь, не знала, как поддержать несчастную женщину, лишившуюся сразу всего. Позабыв про ужин на плите, она склонилась к ней и прижала непутевую голову подруги к груди, а точнее к своему большому животу.

Наташка, услышав шевеление внутри последнего, больно закусила губу.

– Я осталась одна… совсем одна…

– Не говори так, – одернула ее Оля, – У тебя есть мы!

Женщина грустно улыбнулась, – Вы замечательные, но вы – не семья… Настоящее счастье – это даже не любовь, а домашний очаг и родные люди рядом…. Я поняла, когда потеряла все это…

В коридоре послышался шум.