Пусть будет гроза
– А я и не отказываюсь, – ответил он.
– Эй, на что ты там меняешь большого индейца? – раздался голос у меня за спиной.
Это был Ратсо, я и не заметил, как он появился. Его круглое пузо так и распирало коричневую хлопковую футболку, и толстые румяные щёки производили просто неизгладимое впечатление. Ну, не знаю, как сказать, он был весь с ног до головы какой‑то выпуклый, и даже голос, когда Ратсо что‑то говорил, звучал округло и как будто колыхался в воздухе.
От моего стыда воздух вокруг загустел, мне захотелось исчезнуть. Конечно, сейчас он себе навоображает всякого, например что я расист или еще что‑нибудь в этом роде.
– Ты про меня тут говорил? – прошипел он сквозь зубы.
– Да нет, что ты! – запротестовал я.
– А это еще кто? – спросил Колин, удивленный, что кто‑то посмел отвлекать его в момент такой важной сделки.
Я посмотрел на рот Ратсо, пещеру с темной пустотой внутри.
Он наклонился к Колину – пришлось согнуться почти вдвое – ис угрожающим видом ткнул его пальцем в грудь:
– Это что вообще такое? По‑твоему, я стою не больше, чем черный маг? Ну‑ка дай сюда!
Он выхватил у Колина карточку.
Я не понимал, всерьез он говорит или шутит. Мне было и страшно, и весело. Лицо Колина стало похоже на суповую миску, он даже как будто дышать перестал.
– Знаете что, парни? Индейцы больше не носят перьев на голове и не раскрашивают рожи для маскировки. Вы, надеюсь, в курсе?
Я не мог оторвать взгляд от его губ и все это время молчал, хотя Колин махал руками, призывая на помощь. Руки у него были как синие крылья мельницы в разгар грозы.
– А ну верни карточку, а то я тебя уничтожу! – пригрозил Колин.
Ратсо повернулся ко мне и спросил:
– Он это серьезно?
Я решил включиться в его игру, сообразил, что все это с самого начала было всего лишь грандиозной шуткой, все было не по‑настоящему и с нами ничего плохого не случится, со мной ничего плохого не случится.
– Думаю, да. Колин – опасный человек, когда дело касается карточек.
Я смотрел, как Колин трясет своими маленькими, почти прозрачными кулачками – ну прямо младенец, который требует бутылочку, – но лицо его при этом выражало такую решимость, просто с ума сойти. Я как будто присутствовал при битве Давида и Голиафа, с той разницей, что тут все выглядело ненастоящим, нет, ну правда, все такое слепленное из папье‑маше – всё, кроме Колина. Казалось, дело происходит на экране и сейчас фильм поставили на паузу. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
Тут лицо Ратсо медленно озарилось улыбкой. Колин, похоже, ничего не понимал, совсем потерялся в своей вселенной карточек, обменов и сделок.
– Да ладно, шпингалет, я пошутил! – объявил Ратсо.
Видимо, такой у него был стиль: ведро холодной воды – с размаху и прямо в лицо.
Колину это совсем не понравилось, я почувствовал, как сильно он рассердился. Уселся на землю, прямо на пути у идущих в лицей, раскрыл два своих альбома и давай пересчитывать карточки в пластиковых кармашках.
– Надеюсь, ты тут ничего не испортил, а то пожалеешь, что со мной связался!
Видно было, что Колин растерян и сам толком не понимает, действительно ли Ратсо хотел ему вмазать. Упертый он был просто на удивление.
Я внимательно изучил лицо Ратсо, потом – Колина и там чего только не увидел: например, открытую партитуру, а в ней – половинки и четвертинки, восьмушки и шестнадцатые, хоть я и не понимаю ничего в нотах и музыке. У других лица были неинтересные – они как будто слишком долго пролежали на полке, вдали от света, в облаках мелкой пыли. В них я не улавливал ничего – ни припева, ни мелодии, ни мотива, который мог бы принести утешение.
Рядом с Ратсо я слышал старый добрый рифф из песни «Бум бум» Джона Ли Хукера[1]. А в случае с Колином мелодия напоминала ритмичный звон колокольчика или глубокий радостный звук клезмерского кларнета, хотя это, конечно, бред полный, согласен.
Ратсо тоже решил сесть, и положение мое стало вдвойне неловким.
Во‑первых, пришлось сделать вид, будто я не вижу того, что очень даже видел, – ну вот реально, кому понравится лицезреть то, что торчало из его слишком низко спущенных штанов. Нет, серьезно – спасибо, только не это! Но его, похоже, вообще не смущало, какая там часть его тела вывалилась на всеобщее обозрение.
И во‑вторых, теперь я один стоял, а они оба сидели. Стоял один я – поскольку усесться не мог. Именно я – с моей искалеченной спиной и неработающей ногой. Стоял я – и горло у меня пересохло так, словно я опаздывал на трудный экзамен. Попробуй я сесть – стал бы похож на шарнирную куклу, тупую, механическую. Я сразу отказался от этой мысли и задумался над тем, как удивительно похожа моя нога на арахисовую скорлупку: нажми посильнее – треснет и разлетится на мелкие обломки.
После аварии я очень похудел. Я долго лежал в больнице и никому этого не советую. Все, что говорят о больничной кормежке, – чистая правда, я мог бы даже выступать с лекциями или написать об этом книгу. Кормежка реально омерзительная, другого слова не подберешь. Мама была того же мнения. Мы лежали на одном этаже – очень удобно обмениваться впечатлениями. Однажды она заявила, что человек, который занимается приготовлением больничного пюре, стопроцентно пережил в юности серьезную травму – только этим можно объяснить, как ему удается создавать нечто настолько отвратительное и не похожее вообще ни на что.
Мы с ней потеряли двадцать один килограмм на двоих.
Впрочем, папа тоже похудел. Но он похудел сам по себе, без помощи больничной кухни. Папа лишился аппетита от потрясения: у него на руках нежданно‑негаданно оказалось сразу два инвалида.
Мы все почти полностью сменили гардероб. Выйдя из больницы, я снова стал влезать в одежду для четырнадцатилетних. Мама забросила свои юбки и платья, и дом наш стал царством брюк и угловатых, как металлические вешалки, плеч.
И вот теперь я стоял над Колином и Ратсо и хотел бы что‑нибудь сказать (чтобы хоть немного почувствовать себя причастным к их компании и не умирать от стыда, что не могу сесть с ними вместе), но не сумел произнести ни слова. Рот превратился в бессмысленную, продуваемую ветром дыру. Я изо всех сил сжал в руке костыль.
Ратсо дернул меня за штанину, как будто предлагал сесть. Я сделал вид, что не понял. Он продолжал беззлобно подтрунивать над карточками Колина.
– А ковбои в этой твоей игре есть?
[1] Джонни Ли Хукер (1917–2001) – афроамериканский певец и композитор. Рифф – характерный для джазовой и рок‑музыки мелодический повтор внутри музыкальной пьесы или песни.
