Пятницкий

− Митроша, Николай, сколько вас ноне собирать? По углам забились, нос воротють, как свиньи Рявокины!

− Мать, тут дело у нас есть, отца кликни, − попросил Николай затягиваясь самокруткой.

− Чаво ишо удумали? Отец вон идё из амбара. Собрал вам в дорогу гостинец.

Слышно было, как отец топчется в сенцах, обивая снег с валенок.

Спустя полчаса пироги на столе так и лежали не тронутыми.

Андрюшка на всякий случай утёк подальше на печь, вместе с получившим затрещину котом, попавшимся под ногу отцу. Анна тихонько присела к окошку с иголкой и нитками, как будто самое время сейчас заплатить старый носок.

Потемневший лицом отец, перестав ходить по избе, присел, наконец, на лавку у стола. Вылив криком свой гнев, он никак не мог успокоиться. Грудь, раз за разом, подымалась и опускалась тяжелыми выдохами. В руках он зачем‑то крутил деревянную щеколду, непонятно откуда взятую.

Мать засуетилась. Хотела было пойти вслед за Митрофаном, выскочившим в одной рубахе из избы. Следом за ним сразу вышел Николай.

− Сиди! − стукнул ладонью по лавке отец видя как мать накидывает тёплый платок. − Один пошёл, и ты ишшо. Много чести этому шуталомному!

Не снимая пухового платка, она бессильно осела на табуретку у двери. Тяжкая тишина разбавляемая лишь шорохом молчком пихающихся на печи детей тянулась не долго. В избу вернулся Николай.

− В сарай убежал. Сидит у яслей в соломе, − сообщил он, видя, что все повернулись в его сторону. Сестра не сдержавшись, всхлипнула.

− Отец, чего делать будем? − подняла голову мать.

− Нихай сидит хоть до Вербного! Не желает отца знать, может овца ему даст указ, как жить дале.

Николай присел на лавку, нащупал в кармане кисет, но понял, что табак закончился. Повертел в руке загодя заготовленную бумажку, спокойно, будто всё шло своим чередом, сказал:

− Характер Митрофана ты знаешь. Силком вязать прикажешь? Не лежит душа − заставлять грех. Бог знает как оно лучше. Будет желание, я его обучу, способности есть.

− У него должно желания проснулись гусей со свиньями пасти. Ломоносов, ты даве гутарил, с самого севера шёл за учением. А этого силком не спровадишь на всё готовое, − сказал отец и посмотрев на щеколду, со злостью швырнул её на подоконник.

− Кубыть грех, свиней то пасти, − вступилась мать, разглаживая уголки платка. − Небось не с ножиком на дорогу пойдёт.

− А в храме бы служил, − вновь с горечью возвысил голос отец. − Иль худо? Жизнь перед ним ложилася ровная и почётная, лишь учись. Какие черти, прости Господи, его обратали?

Николай плеснул в кружку холодного молока. Сделал несколько глотков с видимым удовольствием, стёр белые капли с усов.

− Надо ехать, отец. А на Митрошу не серчай. Может и пожалеет он, а может другой путь ему Господь начертал. Неволить тут последнее дело.

Мать вздохнула и махнула рукой.

Догадавшись, что гроза прошла, с печки за пирогами слетел Андрюшка. Кот же, не понимая речи, пока лишь с опаской выглядывал, не решаясь спуститься.

− А ну, погоди, − остановила его сестра. − Погреть надо, остыли совсем.

Мать замахнулась утерником на нетерпеливого мальчишку. Отец, натянув малахай, не дожидаясь пирогов, ссутулившись, вышел во двор.

 

Глава 8

 

В молочном утреннем свете неспешно падали крупные пушистые хлопья. С каждой упавшей на землю снежинкой серая сонная туча теряла свою полноту, становясь тоньше и прозрачнее. Солнце уже угадывалось на востоке мутным белым пятном.

Снег задумчиво накрывал село, тишиной принося её с неведомой бесконечной высоты. Это была та самая обволакивающая тишина, которая не рушится от редких посторонних звуков, а впитывая их, становится глубже и плотнее.

Коротко, спросонья мукнул телёнок у соседей, заквохтали в катухе куры, скрипнули сани за воротами.

Митрофан вышел из сарая услышав, как возница хрипло прикрикнул, трогая коня. Вытерев слёзы, подошёл к плетню, оставляя за собой следы на только что выпавшем снегу.

Сани, в которых пустовало его место, обновляли ставший еле видимым путь вдоль слободы. Отец притулился с краю. Проехав чуть, соскочил у церкви.

Несколько баб вдалеке не спеша двигались к утренней службе.

Николай, оглянувшись, увидел брата и махнул рукой, то ли прощаясь, то ли веля скорее бежать в избу. Митрофан помахал в ответ. В дом не пошёл. Ёжась от холода, ступил из ворот.

Фигура отца в чёрной рясе оставалась, хорошо различима в снежной пелене.

Глядя как сани заворачивают у крайних изб в сторону станции, Митрофан высунул язык пытаясь поймать холодные хлопья. Как ни старался, ничего не почувствовал. Снежинки мгновенно исчезали, сгорая на горячем, влажном лице ещё не просохшем от слёз.

Сердце, не успев остыть, бойко стучало, но мысли текли спокойно и легко.

За много дней пути отсюда, шумят в клубящемся тумане громады каменных городов, удивляют белый свет сказочные царские дворцы, идут по широким мощёным улицам тысячи разных людей, не знающих о том, что в далёком заснеженном селе он сейчас думает о них.

Глядя вслед саням, превратившимся в еле различимую тёмную точку, Мальчик ощущал то легкое и светлое дыхание будущего, которое бывает только у детей.

Будущее, далёкое и неразличимое среди простой крестьянской жизни, пока не волновало его предчувствиями, и не будоражило невероятными мечтами.

Он глубоко вдыхал прохладную свежесть деревенского воздуха, наслаждаясь приятным, почти забытым чувством свободы в этом огромном мире.

Ударил благовест. Заколебались снежинки в воздухе, дрогнув от резкого звука. Где‑то за селом вздохнул степной ветер, еле заметно шевельнув тонкие, обледенелые веточки молодой березы прислонившейся к сараю.

Тишина начала таять, уносясь в высоту светлеющего неба вместе со звоном колоколов.

Митрофан улыбнулся. Тихонько, стараясь не спугнуть выглянувший в прореху между облаками краешек белого солнца, запел:

Чтой‑то звон, да чтой‑то звон

Да с нашей колокольни…