Расшатанные люди
Не слышит или не хочет слышать? Ведь она совсем рядом. Там, с той стороны, где нет жуткой темноты, от которой рябит в глазах…
Юлиана отшатывается от двери, к которой подошла почти вплотную, и вытирает ладонью покрытый испариной лоб.
– Все в прошлом…
Обычно, когда у нее случается приступ клаустрофобии, эти слова произносит Илья, но сейчас она одна. Как в детстве.
Страх, который невозможно побороть гипнозом, психоанализом или ворожбой… Что только Юлиана не испробовала! Мысль, что блок в голове мешает избавиться от клаустрофобии, приводила в бешенство, и поэтому она с яростью принялась изучать психологию, надеясь, что сумеет помочь себе сама. Но ошиблась.
Юлиана открывает дверь в гардеробную на максимум и через силу заставляет себя войти. Вешает рубашку на плечики и уже собирается выйти, как голова сама запрокидывается и взгляд устремляется на верх стеллажа, где лежит та самая коробка, с которой началось утро. Юлиана приподнимается на носочки и дрожащими пальцами стаскивает ее с полки. Быстро, на одном вдохе выбегает из гардеробной, спотыкается о ковер и летит на пол вместе с коробкой.
Удар – саднящая боль в колене.
Крышка слетает с коробки, и содержимое вырывается наружу. Фотографии, газетные вырезки, мягкая кукла с пуговицами вместо глаз. От неожиданности Юлиана отползает назад и замирает на четвереньках, диким взглядом поедая фотографии.
Вдох, выдох, вдох, выдох… Осторожно, будто трогает холодный труп, одним указательным пальцем Юлиана придвигает к себе верхнее фото и рассматривает его в мельчайших деталях.
Раскидистое дерево, которое растет на даче матери Ильи. Юлиана любила устраивать под ним пикники. Часто стелила плед в зелено‑коричневую клетку и приносила корзинку с едой. Она не помнит, когда Илья сделал это фото. Яркий солнечный день, она сидит под деревом и улыбается. А рядом с ней годовалая малышка с синими бантиками на голове.
Еще одна фотография. Зима. Горы. Юлиана с Ильей стоят на лыжах, а на животе Ильи в эргорюкзаке висит та же девочка. Она в смешном оранжевом комбинезоне и шапке, которая завязывается под подбородком. Малышку можно узнать лишь по голубым глазам. Они точно такие же, как на предыдущей фотографии.
Юлиана не помнит, чтобы они с Ильей ездили в горы. И в животе скручивается нервный узел. Ни одну из фотографий, которые спрятаны в коробке, она не помнит. Но на каждой из них запечатлены либо Юлиана с незнакомой девочкой, либо еще и Илья.
Она раскидывает снимки, жадно вглядывается в изображения, но не помнит, не помнит… Ни черта не помнит!
Юлиана берет в руки тряпичную куклу, местами потертую, и тут же кулаком прикрывает рот, стараясь сдержать рвотный позыв. Детская игрушка летит на пол, а Юлиана на мгновение прикрывает глаза. Пытается успокоиться с помощью глубокого дыхания, но кровь издевательски стучит в висках, а перед глазами мелькает множество чужих, и в то же время своих фотографий. Юлиана опирается ладонью на пол и случайно сминает газетную вырезку. Подносит ее ближе к глазам и понимает, что это распечатанный скриншот из Интернета. Она вчитывается в черные буковки, такие мелкие, что становится дурно. В затылке разрастается головная боль, которая грозится задержаться надолго.
Июль две тысячи восемнадцатого года. Женщина с маленькой дочкой попала в автокатастрофу. Они ехали по трассе поздней ночью. Был дождь. Навстречу им вылетел пьяный водитель на старой иномарке. Столкновение. Выжила только мать.
Выжила только Юлиана.
V
Однажды у моря…
– Это тебе, – долговязый парень смущенно протягивает Ангелине сорванную ромашку.
Ангелина подтягивает к себе колени. Голые ступни зарываются в горячий песок. Здесь, на берегу моря, где соленый ветер игриво путается в волосах, она чувствует себя по‑настоящему свободной. А теперь на ее свободу посягнули. Кажется…
– Где ты нашел цветок?
Ангелина бросает робкий взгляд на свой дом, стоящий в двадцати метрах позади нее, такой милый и приветливый снаружи. Идеальный образчик лицемерия. И она замечает, как занавески на окнах шевелятся.
– Секрет, – парень улыбается и садится рядом. – Я знаю, что тебя зовут Ангелина. Парни говорили, что к тебе не стоит подходить. А я рискнул.
Слова незнакомца ранят. Ангелина осторожно сжимает ромашку пальцами и прикусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
– Потому что ты – дочка Кристины Альбертовны. И вы – фанатики.
Честность парня поражает. И в то же время подкупает.
– Все мы – христиане. Просто кто‑то верует сильнее, – осторожно поправляет Ангелина, все еще не понимая, как к нему относиться. – А кто ты?
– Олег.
Он улыбается, и передний кривоватый зуб бросается в глаза. Но это смотрится мило. Да, вот так можно описать и самого Олега. Он ни красивый, ни страшный, а милый.
– И каково быть истовыми верующими? – продолжает допытываться он.
Ангелина пожимает плечами:
– Нормально. Но мне не с чем сравнить. Я слышала, нас называют чокнутыми. Но… это не из‑за того, что мы… – Она переводит дыхание. – В общем, есть много причин. Но мы вовсе не такие плохие, как все думают.
– Я не верю, что есть плохие люди. Скорее несчастные, – тихо признается Олег, и его признание заставляет Ангелину взглянуть на него внимательней.
– Почему ты подошел ко мне? – вырывается у нее.
Ладони потеют, и одинокая ромашка в руках вянет на глазах. Ангелина устремляет взгляд в бескрайнее море. Так хочется сбежать! Она снова смотрит на дом. Занавески больше не шевелятся, но Ангелина знает, что она там и наблюдает.
– Ты мне нравишься. Я бы подошел раньше, но друзья утверждали, что тебе нельзя разговаривать с чужими.
– Но ведь мы познакомились, а значит, больше не чужие?
Олег смеется, и Ангелина робко улыбается в ответ. А он действительно милый.
* * *
Пальцы, сжимающие вилку, нервно дрожат. Щека непроизвольно дергается. Губы вытягиваются в трубочку, и гримаса тут же искажает лицо. Ангелина ерзает на стуле, и в итоге вилка падает на стол, ударяясь о край пустой тарелки.
