Разговоры с живым мертвецом

Узкий луч фонарика проникал туда, куда не доставал тусклый свет из‑под плафонов. Марина не злоупотребляла силой старшего брата джедайского меча, дабы никого не разбудить. Кто бы что ни говорил, а саркастичность – это ещё не повод считать человека чудовищем. Это лишь клапан, предохраняющий собственную психику и здоровье окружающих от чего‑нибудь похуже.

Медсестра вслушалась в ночную тишину. В ближайшей к лифту палате шла какая‑то возня. Шуршание фольги.

«Ночной дожор».

Подавляя желание присоединиться к невинно чавкающей шоколадом пациентке «немного за тридцать», Марина лишь попросила её вести себя тише и, прикрыв дверь в палату, пошла дальше.

«Ночной дожор – это святое».

Казалось, любительница шоколада (да кто же его не любит?) была единственной, кто нарушил тишину на этаже. Даже Марина своим перемещением практически не производила шума, предусмотрительно сменив туфли на балетки. Так, беззвучно и безмятежно, она дошла до конца коридора, как вдруг боковое зрение зацепилось за что‑то.

Марине показалось, будто койку Семёна‑Симеона обступило несколько фигур.

Сердце пропустило удар, но крика или обморока не последовало – работа с Вячеславом и другими медиками «в поле» давно открыла Марине ответ на вопрос любимого литературного героя детства: «Тварь ли я дрожащая?..» Убедившись, что рукоять ножниц для резки бинтов всё ещё торчала из кармана, медсестра, держа в левой руке фонарик, осторожно протиснулась внутрь помещения и сухим щелчком послала поток бледно‑жёлтого света туда, где предположительно находился парень и ночные визитёры.

Предположение было верным, но лишь отчасти. Симеон, широко раскинув руки, лежал на своём месте под одеялом. И только. Больше никого не было.

Марина вздохнула и опустила фонарик. Чувство облегчения соседствовало с разочарованием.

– Не спится?

Хриплый спросонья голос не подходил двадцатипятилетнему, но неожиданно хорошо сочетался с внешностью Симеона, а выглядел он в темноте не лучшим образом. Ещё хуже, чем днём.

– Извини. Работа такая.

Марина заметила зеркало на стене прямо напротив постели пациента.

– Не по фэншую, однако, – девушка кивнула на зеркало. – Не удивлюсь, если эта штука реально выпивает из тебя жизнь. Или ещё что‑нибудь.

Скрестив руки на груди, Марина прошла к окну. Остановившись, она достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет.

– Ты не против?

Симеон хмыкнул и пожал плечами. Медсестра вытянула из пачки тоненький цилиндр, после чего сунула руку под подоконник. Через несколько секунд спрятанная там зажигалка уже лежала в ладони.

– Вы ведь в курсе, что фэншуй – это больше о мёртвых, чем о живых?

Марина приоткрыла окно и молча закурила. После нескольких ядовитых затяжек бычок был вдавлен в многострадальный подоконник, словно поле боя, покрытый серо‑бурыми пятнами.

– О живых заботиться надо, не о мёртвых, – промолвила девушка, возвращая зажигалку в тайник. – Куда ни кинь, чтут лишь мертвецов. А тем временем кругом творится такое, что мама не горюй.

– Страшно выходить на улицу по ночам, да? – голос пациента снова соответствовал возрасту. По крайней мере, внешнему возрасту.

– Может, поэтому я и торчу сейчас здесь… – медсестра теребила упаковку «Кента», не торопясь убирать её в карман. Одной сигареты всегда мало.

– Эта хрень выпивает больше жизни, чем все здешние вампиры, – взгляд Симеона был устремлён на полупустую пачку. Марина обернулась к «проповеднику».

– Я могу умереть в любой момент. Ты тоже не походишь на любимца удачи, – девушка многозначительно постучала пальцами по макушке. – Тебя избили и ограбили. Со мной бы сделали кое‑что похуже, а после – придушили или прирезали.

Симеон мрачно кивнул.

– Мне жаль, что так происходит. Это неправильно, но это правда.

Фразы кончились, и в воздухе повисло то самое минутное молчание, способное заменить часы дебатов. И, в отличие от дебатов, молчание к чему‑нибудь да приводит.

– Док сказал, что ты сказки умеешь рассказывать, – проронила Марина, глядя в пол.

– «Док»? – бровь парня поползла вверх.

– Врач, который тебя обследовал.

– Это было типа обследование? – улыбнулся Симеон и засмеялся сквозь зубы. – Что до сказок, доктор воспринял мою историю как бред сумасшедшего.

– Иногда безумие – это очень хорошее обезболивающее. Можешь порадовать меня чем‑нибудь? Чем‑нибудь со счастливым концом.

– Попробую, чего уж…

Марина села на табурет и приготовилась слушать.

 

Шевеление

 

1

Чем ближе зима, тем меньше остаётся света. На дворе октябрь, а уже в пять часов дня темно как ночью. Кажется, сама природа вместе с серостью ландшафта угнетает человека. Апатия становится основным состоянием. Впрочем, не единственным. Некоторые вещи не привязаны ко времени года.

Рабочий день закончился, и на строительной площадке развернулось выступление одного из рабочих – он читал стихи. Половина строителей разошлась по домам, не обратив внимания на декламацию, остальные слушали без особого энтузиазма, но проходившая мимо площадки беременная женщина подошла к краю толпы и стала слушать.

Что‑то про цветы, любовь, родителей, детей; что‑то казалось знакомым – некоторые произведения и авторы годами вбиваются в голову школьной программой. Чтец декламировал с чувством, но об обратной связи – как и о «безмолвном восхищении» – говорить не приходилось, что явно удручало и отбивало желание стараться.

Минутка поэзии подходила к концу, однако, заметив нового заинтересованного слушателя, чтец решил закончить красиво и выдать что‑нибудь необычное. Меньше пафоса, больше смысла.

«Может, тогда хоть в одном человеке что‑нибудь шевельнётся».

 

А что за жизнь успеешь ты

Короткую, бездарную, скупую?

И даже если сбудутся мечты,