Реверс
По ступеням высокого крыльца Миха поднимался неуверенно. А ведь когда‑то здесь он чувствовал себя щукой, не дававшей дремать карасям. Гордился репутацией прокурора по занозистым делам. Пользовался авторитетом у бывалых судей, молодые старались его не злить. Адвокаты считали крайне неудобным процессуальным противником.
Всё в прошлом. Теперь он бесправный проситель, конфузливо открывающий тяжеленную металлическую дверь на входе.
В сумрачном фойе обнаружилось нововведение. Слева высился барьер, за которым сидел крепкий мэн в чёрной форме и кепи с квадратным козырьком. Второй, обмундированный аналогично, стоял рядом, опираясь на стойку локтем. Он шустро среагировал на стон несмазанных петель.
Маштаков приготовился объяснять цель посещения. Двумя пальцами потащил из нагрудного кармана паспорт.
Один из людей в чёрном (тот, что стоял) вдруг по‑деревенски разинул рот:
– Никола‑аич! Зачётно выглядишь в усах! А сказали – ты ласты склеил!
– Не дождётесь, – положено говорить в таких случаях.
Миха так и сказал, не понимая пока, кому обязан комплиментом. В следующие полминуты глаза привыкли к скудному освещению, и он идентифицировал балагура.
Круглое лицо, хитрые глазки, суженные мясистыми щеками, острый нос, два подбородка. Это был почётный залётчик органов МВД Вениамин Кирсанов. Жёлтая пластиковая наклейка на груди извещала, что ныне он «судебный пристав». Зная Венькины таланты, Маштаков метаморфозе не удивился.
– Здравия желаю. Я к судье Глазову по срочному вопросу, – Маштаков продемонстрировал концентрированную деловитость, предотвращая псевдодружеские объятия, ахи, «бляхи» и расспросы за жизнь.
– К Стасику? – Кирсанов говорил так, словно был с федеральным судьей запанибрата. – У себя он, только с планёрки прискакал, надрю‑чённый. Загляни к нему, Николаич, загляни, а то запрётся! Сам знаешь, какой он сачок!
Язык многократно приносил Веньке проблемы. Похоже, правильных выводов для себя он не сделал и по новому месту службы.
– Разрешите, Станислав Владиславович?! – комбинация имени‑отчества бывшего одногруппника была трудно выговариваемой.
– Опа! – мужчина в двубортном синем костюме прервал процесс поливки цветов, поправил очки и спросил недоверчиво. – Ми‑ишка?
– Так точно. Разрешите?! – Маштакову хотелось скорей закрыть дверь изнутри.
Оставленный в тылу Венька превратился в одно большое ухо.
– Заходи. Ты откуда?! – Глазов с любопытством разглядывал нечаянного посетителя.
– Долго рассказывать. Я по делу к вам, Станислав Владиславович, – Миха был подчёркнуто церемонен.
– Да? Ну, тогда присядь. Со временем у меня, правда, напряг.
– Пять минут, – Маштаков опустился на стул, втиснутый между книжным шкафом и шифоньером.
Кабинет Глазова, расположенный в «клюве» здания, имел форму разностороннего треугольника. Возможность рационально расставить в нём мебель отсутствовала.
Миха тезисно изложил цель визита. Суд признал его безвестно отсутствующим. Он вернулся в город и хочет подать заявление об отмене указанного решения.
– Ничего себе! – Глазов продолжал простодушно изумляться. – А почему ко мне‑то, Мишк?
– Вы решение выносили.
– Я?! Точно?! – Станислав Владиславович не притворялся, он имел полезную привычку не хранить в голове лишнюю информацию.
– Да. Я же на Эстакаде жил, на вашем участке. Вы и брак наш расторгали в две тысячи первом году. В этом вот кабинете.
– Ты, знаешь, совершенно не отложилось. Ну, ты даёшь, чертяка! Пропал куда‑то! Теперь вот нашёлся. Загорелый, усатый, зага‑адочный такой… Тебе, кстати, не говорили, что ты на артиста одного похож? По НТВ сериал недавно шёл про ментов… Как он, блин, назывался? Ну, неважно. Рад тебя видеть. Надо будет как‑нибудь собраться узким кругом. Ты, я, Санька Веткин. Посидим, универ вспомним. Ты не волнуйся, Миш. Я скажу секретарю, она поднимет дело в архиве. Если и правда я рассматривал, заглянешь после моего отпуска, всё сделаю в лучшем виде…
– Рассматривали вы. Вот копия решения, – Маштаков расстегнул пластиковую папку, которую держал в руках, достал бумагу.
Он выцыганил её в паспортном столе. Наглядные доказательства всегда работают лучше вербальных.
Пробежав глазами по ксерокопированному тексту, Глазов без энтузиазма признал авторство документа.
– Сейчас я прикину, когда тебе придти, – он подвинул к себе календарь на подставке.
Толщина стопки листков, которую он перекинул пальцем справа налево, навела на мысль, что дата будет озвучена не ближайшая.
– Без отмены решения мне не выдают российский паспорт, – Маштаков сменил уважительную интонацию на просительную.
– Извини, Мишк, я, хе‑хе, к отпуску готовлюсь, в связи с чем на приём заявлений наложил мораторий. Сам понимаешь, сейчас приму, а когда выйду, оно уже с нарушенным сроком будет.
– А когда вы уходите в отпуск, Станислав Владиславович?
– С первого июля…
– Июня? – Миха подумал, что ослышался.
– Ля! Ля! Июля! В июне чего в Крыму ловить? Не сезон ещё. Сам‑то чего думаешь летом делать? Куда поедешь отдыхать? – бодрячок Стас жил жизнью, в которой не было загогулин.
Достойная работа, заботливая жена, любимая дочка, живые родители, «трёшка» улучшенной планировки, комфортный корейский «минивэнчик», а по субботам – русская банька с веником в компании бати и брата…
Мелодично‑требовательным переливом зазвонил телефон на столе. Глазов снял трубку.
– О, привет, Александр Михалыч! Как чувствую себя? Нормально. А чего такое? Ничего я вчера не замудрился. Закон предусматривает продление срока задержания на семьдесят два часа…
Маштаков поймал взгляд судьи, показал на дверь: «мне выйти?». Не прерывая разговора, Глазов отрицательно мотнул головой.
– Для чего продлил? Я всё в постановлении расписал. Для представления следователем медицинского документа, подтверждающего возможность содержания подозреваемого Левандовского под стражей. У него, к твоему сведению, куча хронических заболеваний. Кто даст такую справку? Ну, я не зна‑аю, подумайте. Или нужно было тупо отказать в аресте? Доказательств‑то – ноль. Александр Михалыч, не заводись. Имеет право суд на данной стадии входить в наличие доказательств причастности лица к совершению преступления. Нет, я не оцениваю доказательства, а желаю убедиться, что они существуют…
Миха в суть разговора не вникал, судейско‑прокурорские заморочки давно были ему по барабану. Он кубатурил, какие доводы убедят стража правосудия не откладывать его вопрос в долгий ящик.
Закруглив неприятный разговор, Глазов посетовал:
