Самая страшная книга. Холодные песни
– Кто там?
В ответ дверь заходила ходуном, со стороны коридора донесся пугающий своей странностью звук – словно кто‑то втягивал в легкие воздух. Дюжина ртов. Брайса сковал невыразимый страх.
В створку ударили.
Американец попятился назад и покосился на жену. Патрисия лежала лицом к переборке и по‑прежнему пребывала в спасительной власти сна. Новые и новые удары, способные в любой момент расколоть доски, будто звучали лишь в воображении Брайса. «Почему она не просыпается?» Жену не беспокоил ни звук, ни свет. Она даже не пошевелилась.
Дверь сотрясалась от страшных толчков.
– Что вам нужно?! – истерично заорал Брайс, не зная, чего хочет больше, разбудить супругу или прогнать того, кто раз за разом набрасывался на дверь, отступал и снова набрасывался.
«Кто это? Что это?.. Тень?»
Он почувствовал внезапную злость на Патрисию. Надвинулся на койку и грубо перевернул жену на спину.
– Проснись! Слышишь, проснись!
Патрисия не дышала. Ее лицо было белым и застывшим, уже не способным на мимические превращения. Брайс – слабый, напуганный, измотанный ударами в дверь – протянул руку, но тут верхняя губа Патрисии приподнялась, и из‑под нее показалось что‑то студенистое и извивающееся.
Крошечное щупальце.
С криком ужаса Брайс отскочил назад и ударился о привинченный к полу шкаф.
Дверь не выдержала. С треском разлетелись доски, и в две большие вертикальные дыры проникли огромные щупальца с алыми присосками. Бледные отростки тянулись к Брайсу, присоски сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Петли лопнули, в каюту ввалилась бесформенная туша.
«Осьминог, – промелькнуло в голове Брайса, – осьминог из самых глубин ада».
Осьминог источал жуткое зловоние. Брайс покачнулся от необоримого приступа тошноты и стал отступать. Он хотел закричать, но боялся, что его вырвет, как только он откроет рот.
Щупальца выстрелили вперед, однако американец каким‑то чудом успел увернуться, и алые рты присосались к шкафу. Противно захлюпали и, разочаровавшись, отклеились. Существо продолжало втекать в каюту. Брайсом заинтересовались уже не две, а пять белых лап. Шестая заползла на койку и обвила голову Патрисии. По бледно‑лунной коже потекла зловонная слизь.
Брайс лихорадочно искал выход, которого не было. Чем он мог защититься от этого существа? Куда сбежать? Иллюминатор каюты был глухим, а в дверной проем стремился ночной кошмар. Брайс боролся с желанием закрыть глаза. Будь он призраком, который умеет проходить сквозь стены…
Все пять свободных щупалец метнулись к нему, словно лопнувшие тросы. Трепещущая материя схватила, обволокла, удушила. Брайс будто угодил в плотную грязь. Он задыхался, пытался вырваться, а красный визжащий комок, до которого скукожился его рассудок, молил о пробуждении.
Брайса выволокли из каюты и потянули по коридору. Его голова билась о жесткие доски, тело же целиком исчезло в коконе из желеобразных лап. Ступеньки встретили его градом ударов. Осьминог тащил его вниз. Брайс чувствовал кровь и осколки зубов во рту, чувствовал, как через присоски из него утекают жизнь, желание сопротивляться.
Он увидел луну, и на глаза навернулись слезы жалости и обиды. Американец жалел себя. «Я через столько прошел, чтобы умереть в объятиях разбухшего студня?..»
Его голова перестала колотиться об углы и края, приподнялась. Ее поддерживало что‑то холодное, но живое. Он попытался увидеть что. Луну заслонило лицо Лизи. Большие – нет, огромные! – синие глаза; прозрачная кожа, под которой пульсировали черные нити; хищная улыбка.
– Ты не можешь избавиться от меня, Джон, – сказала мертвая девушка.
Ее голос успокоил Брайса. Действительно, почему он хотел сделать это? По телу вместо высосанной осьминогом крови разлилось тепло предвкушения. Чувство страха сменил экстаз неизбежности. Брайс хотел было закрыть глаза, чтобы полностью погрузиться в новые эмоции, но лицо Лизи стремительно приблизилось, зубы впились в правое веко и вырвали его. Затем – левое.
Американец не закричал.
В снастях путалась луна, раскачивалась верхушка мачты, из трубы поднимался черный дым – субстанция ночи. Лизи улыбалась. Брайс хотел увидеть ее ноги – почему‑то это казалось ему важным, – но не мог. Мертвая девушка не шла, а плыла над палубой, в ее руках лежала голова бывшего любовника.
А потом его подняли над бортом. Стеклянные глаза Лизи исчезли, Брайс приложился затылком о поручни и полетел вниз.
«Что ж, – подумал он, прежде чем в легкие хлынула соленая вода, – в конце концов, прошлое утащило меня за собой».
ВИКТОРИЯ ЛАКАССЕ
Она спаслась.
АД
Страх – это спичка, брошенная на горку пороха. Вспышка, и его уже не остановить. Паника на корабле – это пожар, бушующий в сумасшедшем доме. Или зверинце.
Страх и паника.
А потом – хаос.
Еще вчера по палубам гуляли нарядные люди, в пассажирском зале звучал беззаботный говор, кто‑то хохотал, кто‑то восторгался совершенством лайнера, дамы искрились и таяли в электрическом свете. Вчера…
Лайнер валился на правый борт, океан подползал к главной палубе. Близость воды – каких‑то десять минут назад контролируемая, неопасная – в один миг лишила людей рассудка. Звериные вопли заглушали рвущуюся в трюм воду.
Охваченные страхом бедняки, полуодетые, разбуженные столкновением и криками, выбирались из помещений третьего класса. Твиндеки располагались дальше от шлюпочной палубы, чем каюты первого и второго класса, – путь к шлюпкам преграждали сотни других людей.
Не прошло и шести минут с того момента, как парусник вспорол борт парохода, а на палубах уже звучала адская симфония. Кораблекрушение породило безумцев.
Австрийские моряки, которые плыли в Гавр третьим классом, пробивались к шлюпкам при помощи ножей и револьверов. Совсем недавно им довелось чудом пережить другое крушение – пароход, где они несли службу, потонул у американского берега. И вновь океан предлагал им лишь неизбежную гибель. «Ла Бургонь» глотала воду, кричала о смерти. Австрийцы орали в ответ: не их пароход, не их команда, не их смерть. Лезвия ножей и горячий свинец выпрашивали спасение чужой кровью.
