Самая страшная книга. Холодные песни
Уссаковский обратился к Рюшину, который уплетал картофельное пюре:
– Системы?
– Отказов и сбоев нет.
– Атмосфера?
– В норме.
Командир кивнул, повернулся к Таболину:
– Валяй, спрашивай. Так пойдет быстрее.
Таболин спросил о том, что вертелось на языке:
– Мунх, наш командир… Почему его не изменили?
– Очередная традиция. Не такая пыльная, как сходить «на колесо», но – дай ей время. С первой экспедицией, заточенной под лунную программу, не все прошло гладко. Да и откуда гладко‑то… Первые обращенные на орбите, ха! У одного из экипажа оказался иммунитет, но никто тогда не проверял – на Земле списали на хорошую подавляемость, замедленные процессы. Короче, как вышли на орбиту, двое других его схарчили…
– Двое других… – Таболин перевел взгляд с Уссаковского на Рюшина. – Из первой экспедиции?
– О нет! – Доброжелательно скалясь, командир поднял огромные руки. – То есть мы, конечно, тоже, но сейчас не о нас. Мы – первые лишь официально, был еще один лунный (или предлунный) экипаж. Первопроходцы. Отработали хорошо, рвались дальше, но их вернули для полного обследования, снятия, так сказать, мерки.
– И они согласились? – не поверил Таболин; мысль о том, чтобы добровольно потерять эти четыреста километров [1], утратить частично обретенного себя, была похожа на дорогу из битого стекла.
– Они думали обо всем племени, о будущем. Нам не выжить без овец, особенно овец высокопоставленных. Пока – нет. Без них нам до нее не добраться. – Кивать на иллюминатор не требовалось – все было понятно и так.
«Они, первопроходцы, были умнее и сильнее меня, – подумал Таболин. – Или глупее и слабее, потому что отказались от нее».
– Невосприимчивых, тех, у кого иммунитет, – продолжил Уссаковский, – научились отсекать анализом ДНК, но «традицию» сохранили. Экипаж из одного человека и двух зверей, слепых щенков, познающих мир, но стоящих четырех, а то и восьми обычных космонавтов. ЦУП просто рыдал от счастья, вчитываясь в доклады.
– Например?
– Ты удивишься тому, сколько сможешь продержаться в открытом космосе с дырой в скафандре. – Уссаковский мечтательно глянул вверх (единственно верный верх для существ, которыми они стали). – Когда мы окажемся там, думаю, доспехи вообще не понадобятся. Во всяком случае, очень на это надеюсь. А уж на Земле как надеются. Сейчас они готовы поверить даже в то, что мы способны есть лунный реголит и гадить гелием‑три [2], а ведь всего год назад спорили лишь о том, обернется ли живущий на Луне волколак в полноземье обратно в человека.
– В разгерметизированном скафандре?.. – Таболин не успевал за Уссаковским. – В открытом космосе?..
– В нем, родимом. Вроде и помереть должен, а не спешишь. Этакий затяжной нырок, во время которого тебя не шибко беспокоит отсутствие воздуха. И космической радиации имеем что сказать! А быстрая регенерация, замедленный износ клеток, ночное зрение, неутомимость, ловкость и сила… Неплохой джентльменский набор, как считаешь?
Таболин не ответил. На иллюминаторы давила всеобъемлющая пустота, изгаженная межзвездным мусором, пронизанная космическим излучением. И где‑то в этом огромном и пустом пространстве плыла она, та самая, что все эти годы не переставала звать и искать. Скоро она прильнет к «окнам» служебного модуля своим покрытым оспинами‑кратерами лицом…
Станция продолжала падать на Землю, одновременно стремясь от нее прочь. Зыбкое равновесие. Парящая над горой песчинка.
Таболин подплыл к сверхпрочному кварцевому стеклу. Его внимание привлек интересный эффект. Звезды на теневой части орбиты, вблизи полюса, не двигались. При взгляде на неподвижные искорки казалось, что РКС – «песчинка» – тоже замерла. За секунду до того, как рухнуть на «гору». Потом бортинженер увидел Землю (яркое пятно Москвы, северное сияние), росчерк кометы – и полет продолжился.
Таболин повернулся спиной к большому иллюминатору.
Экипаж ежеминутно менялся.
– Вы знаете, что случилось с нашим основным экипажем? – спросил он.
– В подробностях, – ответил командир.
Бортинженер посмотрел на Кравуша. Уссаковский снова попытался улыбнуться неприспособленной для этого пастью:
– То, что случилось в «Звездном» по дороге к старту, – обратная сторона медали, противоположность врожденно привитым. У кого‑то иммунитет, а кто‑то страдает крайней чувствительностью к ее зову, лишен сдерживающих мотивов. Сомневаюсь, что нечто похожее повторится. На Земле сделают выводы, разработают тесты по отлову слишком восприимчивых.
Обдумывая, Таболин убрал отходы трапезы в резиновый мешочек, прикрепленный к краю стола, и загерметизировал его резинкой. Он хотел бы сказать самому себе, что насытился, но это было не так.
– Значит, дело не в форме Луны?
– В точку. Лунная фаза тут ни при чем. Дело не в солнечном свете, отраженном от ее поверхности, а в ее близости, которая провоцирует выработку фермента для трансформации.
В желтых глазах Уссаковского было предвкушение (говоря о ней, он тонко подвывал) и голод. Осознанный, контролируемый, но все‑таки…
– Мы не просто другие. Мы другие, потому что она зовет нас, – сказал командир после паузы. – А теперь представь, как она обрадуется встрече с нами. Как вознаградит.
– Несоизмеримо! – вырвалось у Таболина.
– Хорошо сказано! Несоизмеримо уже дарованному. Когда между нами не будет преград – телесные метаморфозы прекратятся.
Таболин перевернулся на спину и закрыл глаза. Ему приснилось, что он лежит внутри покрытого плесенью скафандра и видит сон о том, как мчится по лунному полю и силы его лап хватает, чтобы перепрыгивать глубокие кратеры.
[1] Высота орбиты станции.
[2] Гелий‑3, редкий изотоп, необходимый для запуска термоядерной реакции. Количество гелия‑3 на Луне оценивается от полутысячи до тысячи тонн.
