Сдавайся, это любовь…

Я затряслась мелкой дрожью, боясь посмотреть ему в глаза. Уставилась на его мощную шею и плечевые мышцы, не доверяя самой себе. Чувствовала, как напрягаю глаза, а они сопротивляются, то и дело косясь вниз, чтобы вновь увидеть «крепость молодого духа».

– Поцелуй, Люсенька. По‑хорошему прошу, – Чибисов зашептал, едва касаясь губами моего лба, а меня аж передёрнуло. Соски вмиг стали болезненно твёрдыми, а то, как из‑за частого сердцебиения они касались его груди, раздражая нежную кожу о шероховатость ткани, выводило из себя!

Это что за на хрен тут творится? Я словно оголённый провод колыхалась рядом с ним! Как десятиклассница перед первым «ой» с сыном маминой подруги!

Соберись, Люся! Соберись!

– А то что, Чибисов?

– Людмила Аркадьевна, – мужчина с грацией тигра стал кружить вокруг меня.

Его взгляд был пугающими. Огромные глаза потеряли цвет, и я даже не помнила его, потому что все пространство заняли зрачки… Он был похож на маньяка. В черных кругляшах сношались черти и изредка ради забавы поджаривали друг друга на костре.

«Опасность! Опасность! Люся, дура тупорылая, беги отсюда, пока не поздно!!!!» – мозг мог сколько угодно раз посылать мне эту здравую мысль, но я не слушала, потому что просто не могла!

Прибитая, стояла в центре его квартиры и дышала через раз. А когда он заходил мне за спину, и вовсе замирала. Что ещё от него можно ожидать? Петлю на шею? Ножичек к горлу? Вот же повезло, быть под старую жопу изнасилованной в квартире наглого мента! Проводи – не проводи реформы, а мент – он и в Африке мент! Чёрт… А как я оказалась в его квартире? Мы что??? Того…? Уже меня… Бля! Мозг, просыпайся, давай, подкидывай мне картинки вчерашней пятницы!!!

Как только Чибисов дал очередной круг почета вокруг меня, я жалобно застонала, столкнувшись с собственным отражением в ростовом зеркале в углу гостиной. Майка, которую я нацепила на себя, была абсолютно прозрачной… Испещрённая миллиардом мелких дырочек ткань даже не делала попыток скрыть и мои увесистые, оттого и «унылые» бедончики, и игривую полоску, слава Богу, свежей эпиляции. В ярком утреннем свете я была снова голой… в центре незнакомой квартиры под прицелом двух сумасбродных глаз.

– Чибисов, отдай вещи, – я повторяла одно и то же, как забуксовавший патефон. Слова выстрелами вылетали изо рта, совершая последние попытки остановить это безумие.

– Люсенька, постой ещё вот так. Как Афродита в центре холостяцкой берлоги. Ты, между прочим, сорвала девственную плеву с моей квартирки, поэтому, как порядочная девушка, обязана нам приготовить завтрак. Ладно… – Кирилл сделал пару шагов назад, позволив вдохнуть полной грудью, чем‑то брякнул и через мгновение снова вернулся за спину. – Сам приготовлю, ты просто стони от удовольствия и ротик открывай…

– А спину тебе вареньем не намазать? – взвизгнула я и уже хотела было броситься бежать, как мои руки взмыли вверх. Левое запястье обожгло холодом металла, и меня будто подбросили в воздухе, а затем раздался отвратительный скрежет, не предвещавший ничего хорошего.

– Чибисов!!!! – орала я, смотря, как и вокруг второго запястья захлопывается браслет наручников. Этот придурок умудрился подвесить меня на турнике! Я даже стоять нормально не могла! Еле касалась пальчиками пола, шипя от резкой боли. Кожу сжимали холодные браслеты, а эта дебильная майка задралась до середины живота.

– Курочкина, а ведь я предупреждал. Поцеловала бы, и всё, считай, уже дома, в тёплой кроватке. А сейчас… Соррян, короче, – Кирилл, увернувшись от моей ноги, проскользнул на кухню и включил кофемашину. Он встал у барной стойки, облокотился, мечтательно подставив под подбородок кулаки. – Ну, красота же… Ей Богу, идеал женщины.

– Придурок! И шутки у тебя соответствующие!

– Пыхти‑пыхти… Это только возбуждает меня, Людмила Аркадьевна. Ты же давно уже поняла, чем сильнее сопротивляешься, тем сильнее я хочу тебя. Да? Поэтому ты и играешь со мной, как кошка. Вот только, малы́ша, я не мышка. Далеко не мышка, – Кирилл взял чашечку и стал смаковать кофе, а мне ещё обидней стало. Я хотела взглядом дыру прожечь в его голове – пустой и абсолютно бесполезной. Свои погоны он плечами носит, а значит, черепушка ему не нужна! Эх… Хотела прожечь голову, но взгляд упал ниже, под столешницу…

Я, как рыбка, хапала обжигающий воздух. Сначала стало холодно, а потом внезапно жарко. По телу испуганным табуном побежали мурашки, а живот вновь стянуло в странном спазме абсолютно неуместного возбуждения. Я даже ноги свела вместе, лишь бы не закапать его пол из светлого дерева.

– Ой… А что такое? Что это мы заёрзали? Уж не угодила ли ты в собственную ловушку? – Чибисов, сука, оказался внимательным. Оттого и улыбка его стала такой похотливо‑довольной. Он сделал ещё глоток, а потом, оттолкнувшись от столешницы рукой, пошёл в мою сторону. Потянул носом, как охотник, поймавший след раненого зверя, и оскалился.

– Людмила Аркадьевна, поздравляю, теперь ваша очередь быть мышкой. И я уже иду желать вам доброго утречка…

Какое утро? Какое??? Мама, забери меня!!!

Мамочки…

 

Глава 1

 

– За свободу!!!! – голосила моя подруга Аннушка Лисицына, отплясывая на столе ночного клуба. Она поливала сверху всех шампанским, думая, что веселее ничего быть не может. Дурочка, но ничего, завтра протрезвеет, и пройдёт, а теперь пусть резвится, лишь бы не плакала.

– Ань, давай уже спускайся, – я гоготала так, что стоять могла, только вцепившись руками в барную стойку. Бармены аплодировали, улюлюкали и подначивали мою подругу вовсе снять платье. Но Лисица хоть и была в дровинушку, но честь свою блюла, как матушка завещала, чем огорчала собравшуюся толпу мужиков.

– Пошлю его на … небо за звёздочкой! – горланила она уже в сотый раз одну и ту же песню, от которой тошнило не только меня, но и весь бар «Чёрная вода». Диджей в последний раз вместо ста рублей содрал с неё пятьсот, за моральный ущерб, очевидно. – Никаких больше мужиков! Курочкина, я тебе слово даю! Вот те … крест.

– Зарекалась девка не е**ться, за**алась девка зарекаться, – я вовремя подхватила Аньку за щиколотку, стянула с лакированной поверхности и потащила к нашему столику, потому что всё это время она бесплатно сверкала труселями за чужим. Вернее, на чужом. – Прошу прощения, джентльмены. Больше вас не потревожим.

Я подмигнула ошалелым мужикам, одному даже протёрла ладошкой покрывшуюся испариной лысину и скрылась в толпе.

– Ань, это всего лишь развод, а не миллион, выигранный в лотерее, прибереги феерию для более существенного повода! – я еле дотащила её до нашего дивана, где дожидались нас подруги. – Ника, этой разведёнке больше ни‑ни! Или сами пойдёте её честь караулить.

– Эх, чёрствая ты стала, Курочкина! Сама‑то уже три развода пережила, а мне порадоваться не даёшь нормально, – Анька села рядом со своей сестрой Машей, звонко чмокнула ту в лоб и снова стала размахивать свидетельством о разводе, как белым флагом капитуляции.