Сними обувь твою
– Милая, да ведь это лучшие производители в Англии. Посмотри, какие плечи! Не подходи так близко – он тебя еще не знает. Как поживаешь, старина? Мухи досаждают? Ну, ну, ничего.
Он шагнул в узкое пространство между рыжевато‑бурым боком и стеной и принялся поглаживать могучую шею быка. Беатриса почувствовала, что ее сердце забилось чаще.
– Генри, а это не опасно?
– Для меня – нет. Никому другому он этого не позволит. Но мы с ним друзья, а, старик?
Он медленно поглаживал животное вдоль хребта. Бык неторопливо повернул голову, кося круглым глазом, моргая и тихо посапывая.
– Слышишь? Он любит, когда его почесывают. Знаю, милый, знаю. Я… А, рыжий дьявол, вот ты как!
Он быстро отскочил, потому что посапывание слегка изменилось и бык чуть заметно задвигал плечом.
– Ты видела? С ним надо держать ухо востро. Он один раз уже пробовал проделать со мной эту штуку.
Она дрожала.
– Что случилось?
– Он пытался оттеснить меня вперед. А потом мотнул бы головой и в одну секунду проткнул бы мне грудь вот этим рогом. Его, наверное, рассердило незнакомое лицо. Эти бестии очень коварны. Говорят, слоны‑самцы тоже такие… Любимая, что с тобой? Бедняжка моя, ты побелела как полотно.
Он бросился к ней, чтобы поддержать ее, но она отшатнулась и оперлась о стену.
– Нет… Пустяки. Пожалуйста, выйдем на воздух. Здесь… так душно.
Он был встревожен, огорчен и смиренно просил прощения. Это он виноват. Ему следовало бы сообразить, что бык ее напугает. А кроме того, она, должно быть, очень устала: он слишком долго водил ее по усадьбе.
Она молча шла рядом с ним. К счастью, он не может догадаться, что привело ее в ужас.
Когда бык повернул голову, она вдруг увидела, что он похож на Генри. Не на Генри, каким он был в эту минуту, а на Генри под фонарем пристани в Брайтхелмстоне. Рыжеватые волосы, низкий лоб, широко расставленные глаза; и рот… животный, плоский и жадный. Словно они братья.
Бык приближается, как в кошмаре… И нельзя бежать…
– Наверное, я немного устала, – сказала она.
* * *
Утром в воскресенье Беатриса вместе с мужем отправилась в приходскую церковь Бартона. Он гордо и немного смущенно подвел ее к скамье Телфордов, рядом с плитой, на которой были начертаны имена его родителей. На секунду он преклонил колени, подобающим образом закрыв лицо руками, потом аккуратно расправил полы своего кафтана, уселся и стал смотреть на входящих. Глаза большинства присутствующих были устремлены на молодоженов; а сам Генри исподтишка поглядывал на огороженную родовую скамью Денверсов. Несколько второстепенных светил местной династии усаживались на свои места, но лорд Монктон был в отъезде, и широкая парчовая подушка властной самодержицы тоже оставалась пустой. Причетник шепотом сообщил, что ее сиятельству немного нездоровится и она не сможет почтить своим присутствием сегодняшнее богослужение. Генри начал молиться, чувствуя неожиданное облегчение: общество пока подождет со своим приговором. Никто не рискнет высказывать свое мнение, пока деспотичная старуха, которая делает погоду в западном Уорикшире, не выскажет своего.
Он бросил на Беатрису ободряющий взгляд, но она витала где‑то в облаках. Благоговейно рассматривая величественный нормандский свод, некогда венчавший монастырскую часовню, она не замечала того, что происходит на земле. Ему пришлось объяснить ей все по пути домой, но и тогда она, казалось, не сразу поняла его.
Три дня спустя весь Бартон пришел в смятение оттого, что на дороге, ведущей к дому, показалась громоздкая карета Монктонов. Вдовствующая графиня оправилась от последнего вполне заслуженного приступа печени и теперь готовилась сдержать данное сестре обещание: обласкать осиротевшую – и более чем осиротевшую – дочь их старого друга.
Генри не было дома, но и без него нашлось кому волноваться. Все слуги от миссис Джонс, экономки, до младшего конюха хорошо понимали, что положение, которое займет в обществе новая хозяйка Бартона, зависит главным образом от матери лорда Монктона.
Беатриса все еще возилась со счетами, когда в дверь постучала экономка.
– Войдите.
Миссис Джонс вошла. Каждая складка ее черного платья из жесткого шелка была исполнена торжественной внушительности.
– Их сиятельство из замка в гостиной, сударыня.
Она умолкла с неодобрительным видом.
– Но я никого не ждала, – сказала Беатриса.
Она растерянно посмотрела на свое темно‑синее шерстяное домашнее платье – единственное из ее нового гардероба, которое ей позволили выбрать самой. Оно отражало ее вкус, а не вкус миссис Карстейрс, и было простым и строгим.
– Нельзя заставлять ждать их сиятельство, сударыня, да только вот одеты вы… Может, мне вам что‑нибудь быстренько принести? Зеленое люстриновое, а то тафтяное винного цвета?
– Благодарю вас, миссис Джонс, но мне не хочется заставлять пожилую женщину ждать. Я спущусь не переодеваясь.
Негодующий взгляд сверлил ее спину, пока она шла по лестнице, а сердце, непонятно почему, сильно билось. Плохое начало. Пожалуй, лучше было бы послушаться экономки: Генри будет очень разочарован, а может быть, даже рассердится на нее, если этот трехбунчужный паша в юбке изволит обидеться.
Миссис Джонс вернулась к своим делам. Новобрачная – и в таком виде! Что подумают их сиятельство?
В первую минуту их сиятельство подумали, что это какая‑нибудь приживалка, «компаньонка из благородных», которую хозяйка послала сказать, что сейчас сойдет. Конечно, Генри не так скуп и черств, чтобы его молодой жене приходилось встречать незнакомых посетителей в шерстяном платье, словно какой‑нибудь гувернантке, без серег, без броши – и с такими испуганными глазами. Затем она увидела узкую руку со сверкающим бриллиантом и вспомнила строки последнего письма своей сестры: «Надо бы немножко ободрить… страшно застенчива и молчалива… Но я убеждена, дорогая Эмилия, что она скоро узнает, какое доброе сердце бьется в груди моей сестры».
Леди Монктон поднялась и, ласково протянув полные руки, вся сияя добродушием, сделала несколько шагов навстречу вошедшей.
– Какая скромная мышка! Не бойтесь меня, дорогая моя; я знала вашего мужа еще совсем крошкой.
Беатриса внутренне вся сжалась. Кажется, эта толстуха собирается ее поцеловать? Что ж, ей приходилось терпеть поцелуи и похуже. Если Генри нужно, чтобы она подчинилась, – хорошо, ведь это входит в условия сделки. Медленная улыбка появилась на ее губах, когда она послушно наклонилась и подставила бархатистую щеку.
Генри, возвращаясь после разговора с управляющим, заметил у дверей августейший экипаж и ускорил шаги. В передней его перехватила экономка, исполненная трепетного возмущения.
– Их сиятельство в гостиной. А на хозяйке домашнее платье. Я просила, чтобы она позволила мне помочь ей переодеться, а она не захотела. Не дай бог, сэр, как бы их сиятельство не подумали, что им не хотят выказать уважение.
