Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2

Приходит мысль вложиться, наконец, в "фирму". Встречают всегда по одёжке. Думаете, адвокаты свои кабинеты обставляют с пошлой роскошью, потому что пафосные говнюки? Ни один человек не доверит свою жизнь человеку, который с собственной справиться не способен. Ну разве что, если совсем припрёт.

Так и фотограф должен быть в "тренде", не выбиваться из общего потока и своим видом демонстрировать успех. Когда придёт слава, можно позволить себе любые закидоны. Одеваться с помойки, отращивать бороду до колен или ночевать на лавочке в парке. А до этого будь любезен вызывать у клиентов доверие. Иначе слава испугается и пройдёт мимо.

– Из этого, – киваю на сумку, – Моррисон и "Роллинги". А вообще, я бы у тебя сборничек попросил записать… Если не зажмотишься.

Вижу, что девушка раздумывает. Сборник записывать надо, время тратить. Стоит ли её благодарность таких усилий? С другой стороны, есть повод продолжить знакомство. Девушки любят интриги и тайны. А я как романтический герой, и дерусь, и бизнес спасаю…

– А там, глядишь, и постоянным покупателем стану, – подталкиваю её мысль в правильном направлении.

– Откуда у тебя башли, колхозник?! – Джону я, определённо, не нравлюсь.

– Я, кажись, видел его, – встревает более осторожный долговязый, – он с книжниками вертелся.

Кивком подтверждаю его мысли.

– Пойдём, – решается Кэт.

– А торговля? – возражает Джон.

– Твоим фейсом только торговать, – глумится над парнем она, – пошли, хоть лёд приложу.

 

* * *

 

– Ты чё, боксёр? – спрашивает Джон, пока лифт медленно считает этажи.

Под правым глазом у него расплывается бланш. Глаз заплывает и становится узкой щёлочкой. Отёк наливается глубокой лиловой синевой, похожей на грозовую тучу.

– Неа, – безмятежно пожимаю плечами, – фотограф.

Кэт разворачивается и смотрит оценивающе. Чувствую, как в тесном лифте к моей ноге прижимается её бедро. Люблю свою профессию.

– В смысле – фотик дома есть? – уточняет она.

– В смысле – работа такая.

Идти оказалось недалеко. До высокой двенадцатиэтажной свечки с единственным подъездом. Таких новостроек поставили восемь штук, вдоль всего проспекта Революции, и случайные люди здесь квартиры не получали. Кто‑то у нас – из мажоров.

Лифт останавливается на последнем этаже. В данном случае это престижно. Почти пентхаус, весь город отсюда как на ладони.

Из‑под фанерной, в прямом смысле слова, двери сочится дым. Сама дверь приоткрыта, но Кэт по этому поводу не переживает. Внутри топор можно вешать. Принюхиваюсь к дыму и с облегчением не чувствую сладковатого запаха "горелых тряпок". Не хотелось бы по глупости "присесть за компанию".

В большой комнате куча бородатых и волосатых личностей обоего пола пытаются переорать друг друга и стоны Дженис Джоплин. В руках у них сигареты и стаканы с чем‑то розовым. Успеваю заметить пёстрые драпировки на мебели в цыганском стиле, сейчас бы его назвали "бохо", и мольберт в углу.

Долговязый пытается быть любезным и выкрикивает приветствие. Кто‑то отделывается кивками и взмахами рук, большинство нас просто не замечает.

Кэт равнодушно проходит дальше по коридору и толкает вторую дверь. Ходят здесь "по‑европейски", то есть не разуваясь. То, что в Европе при таком стиле жизни от паркинга до гаража на автомобилях ездят, а тротуары перед домом с шампунем моют, здешним обитателям неинтересно. Так что чистота пола соответствующая. Богема.

За второй дверью узкая длинная комната. Всё свободное пространство забито картонными коробками и аппаратурой. Она здесь серьёзная.

Величественно крутят катушки два бобинника "Союз", рядом в стойке установлены сразу пять кассетников. "Вилма", читаю название. Здоровенные, массивные. Сразу видно, что дорогущие.

Из мебели только потёртая старая софа вдоль одной из стен и сильно подранное крутящееся кожаное кресло. В нём сидит лохматый субъект с буйной кустистой бородой в оранжевых наушниках‑ракушках. Он медитативно качает головой, что‑то подкручивая время от времени на небольшом микшерном пульте.

Кэт чмокает его в макушку. Субъект подпрыгивает от неожиданности.

– Нельзя так пугать, – заявляет он.

– Ты тут совсем одичаешь, – говорит Кэт, – людей он боится. Познакомься, это Алик.

– Мишаня, – тянет мне ладонь бородатый.

Его глаза за стёклами толстых очков кажутся очень добрыми. Такое почему‑то случается с близорукими людьми. Иное расположение зрачка, что ли. Такое чувство, что они любят весь мир. А на самом деле не видят нихрена.

– Почему не Майк? – удивляюсь.

Коренастый Джон недовольно морщится, словно очередной мой камень прилетел именно в его огород.

– А нахрена? – пожимает плечами бородатый.

– Мишаня у нас "цивил", – смеётся Кэт, – клубный работник и подпольный дискотетчик.

– Бывший клубный работник – поправляет Мишаня, – видал я в гробу всю эту колхозную самодеятельность.

– Вот вам есть о чём поговорить… – тут же влезает Джон.

– Ты в районе работал? – тут же спрашиваю я.

– Ага…в……… Жопа мира.

Надо же, не то, чтобы по соседству, но и недалеко.

– Не рассказывай, – говорю, – я с Берёзова.

– Сосед! – Мишаня хлопает меня по плечу.

Контакт установлен, я в этой компании почти свой.

– Надо Алексу сборник записать, – говорит Кэт.

Бородатый смотрит на счётчик у бобинника, с которого сигнал идёт сразу на пять источников. Да у них тут почти фабричное производство. Денег вложено дохрена. Не удивлюсь, если на эту технику "Жигули" купить можно.

– Минут десять осталось, – говорит Мишаня. – А что записывать? Диско? Или "Ритмы Советской эстрады"?

– Вот, я накидал на бумажке, – протягиваю сложенный тетрадный лист, на котором я заранее изложил все свои хотелки. – У вас всё это есть, я уточнил.

– Кэт? – Мишаня умоляюще смотрит на босса, – это ведь каждую отдельно искать… это время займёт…

– Не бухти, – говорит девушка, – он наш товар спас. Надо отблагодарить. – Она берёт листок в руки и говорит, – заодно мастер‑копию сделаешь и будешь ещё один сборник писать. Толково всё подобрано… сечёшь.