Стриптиз
Воспоминания тех дней черные и уродливые. Я была на дне. И мне казалось, что выхода нет. Душу жгло, а сердце перестало биться.
Пролистываю это перед глазами, хочется смахнуть и нажать кнопку “удалить”.
– А давай я тебя обниму? Хочешь? – голос подрагивает. Закусываю губу, терзаю ее, до крови царапаю зубами тонкую кожу.
– Мам? – шепчет мне ушко, – а папа правда никогда‑никогда к нам не придет?
Так хочется ей сказать, что нет, это неправда. Он обязательно придет. Обнимет, как Аленка того желает. Все будет замечательно. Но вместо этого позорно мотаю головой. И смотрю в ореховые глаза, что покрываются прозрачной пленочкой – она плачет.
Обнимаю ее крепко, прижимаю. Дарю ту любовь, которую мне не хватало в детстве. Да что в детстве, мне и сейчас ее не хватает. Жутко, безумно, яростно.
– Если мы сейчас расплачемся, то глаза у нас будут красные. Нам нужно будет успокаиваться. А время идет… ты же хотела на карусели кататься? – стараюсь придать голосу бодрости. Хотя ее и в помине нет внутри.
– Еще чашечки.
– Чашечки?
– Ну да. Садишься в чашечку, а она кружится.
– А если затошнит? – убираю прядь‑завлекалочку за маленькое ушко.
– Выйдешь, – уверенно так заявляет. Не поспоришь.
Улыбаюсь. Искренне. А Аленка смеется. Смех у нее такой звонкий. Хочется, чтобы она не прекращала смеяться. Так чувствую, что все будет хорошо. Он сил мне придает.
Мама стоит в коридоре и ждет, пока мы оденемся и выйдем.
Наши дома стоят по соседству. Жить в ее квартире я отказалась. Как только могла позволить себе снимать скромную однушку, сразу перебралась.
Такой глоток свободы почувствовала, стоило мне переступить порог этой квартиры. Я словно сбросила с себя невидимый, но тяжелый балласт. Легко стало, радостно.
– Когда ты в следующий раз убежишь на свои танцульки?
Молчу. Ответ обдумываю.
Иногда с Аленкой сидит моя соседка – Томка. Она танцует в другом клубе. И у нее есть сын. Пятилетний Артемка. Вот так и выручаем друг друга. То я с детьми останусь, то Томка.
Но иногда приходится просить о помощи маму. Как сегодня. От таких звонков с просьбой о помощи всегда воротит и знобит. Чувствую себя провинившейся школьницей. Ожидаю всегда шумных вздохов, ругани и обвинений. Тяжело.
– Пока не знаю, – про сегодняшнее провальное прослушивание молчу. Мама в штыки воспринимает, что ее дочь виляет задницей у шеста, с ее слов, что уж говорить про стриптиз, – позвоню, наверное.
Хочется уже попрощаться и разойтись в разные стороны. После наших встреч такой осадок на душе, что не терпится отмыться. Смыть с себя всю грязь, что понавешал родной, казалось бы, человек.
– Ну‑ну. Позвонишь… как обычно за два часа до своих потанцулек. Сорвется у тебя там что‑то, так сразу матери будет названивать: помоги, посиди… – голос строгий и грубый. Невольно вжимаю голову в плечи. Я снова комочек, что пнули грубо ногой. Отлетаю, ударяюсь, теряюсь.
Мы прощаемся у подъезда. Спешно и смазано.
– Мам, – Аленка дергает за руку, – ну идем уже, – молча киваю.
Машина припаркована недалеко. Усаживаю дочь, пристегиваю. Ехать до парка не более получаса. Аленка даже успевает немного подремать. проснулась видать рано, вот ее и сморило.
Моя слабость сейчас ощущается сильнее всего. Происходящее со мной – сон. Я брожу во сне. Цвета кажутся яркими, а речь – замедленной.
Пытаюсь справиться. Не хватало еще заснуть за рулем.
В парке шумно, много семей гуляют с детьми. Смотрю с завистью. Я уже перестала представлять, что однажды у нас будет полная и счастливая семья. Внушила, что Аленка – все, что мне надо.
Мы катаемся вместе на каруселях, кушаем сахарную вату. Она такая вкусная. Хочется сказать, как в моем детстве. Но я не уверена, потому что мне ее никогда не покупали.
Потом был тир. Попасть не удалось. Выигрыша не было. Но посмеялись.
Мы кружимся, играемся. Я целую ее в шейку, а она хохочет.
За это время обида растворилась. Я больше не злюсь.
Вспоминаю Куколку. Надо бы позвонить и все ей рассказать. Переживает, скорее всего.
Телефонный звонок разрезает наше уединение с Аленкой. Она сейчас ест мороженое и испачкала в нем нос. Сидит, смеется. А я любуюсь.
Номер неизвестный. По коже пробегает озноб. Неприятный, колючий. Долго гипнотизирую цифры на экране.
– Але? – отворачиваюсь от Аленки, чтобы не вслушивалась в диалог. Она у меня любопытная. Запомнит то, что ей не предназначалось, а потом устанешь от расспросов.
– Нинель? – мужской голос низкий, красивый. Знакомый. – Игнат, менеджер “The Deux”, – хватаю ртом сладкий воздух – рядом тележка с попкорном. Он им весь пропитался.
– Слушаю, Игнат, – пытаюсь унять дрожь в руках. Телефон сжимаю с силой. И не понимаю, что хочу услышать. Сердце отбивает чечетку, с грохотом. А я молчу.
– Выходите завтра в ночь, – тон пропитан деловыми нотками, словно мы не говорим о стриптизе, а обсуждает бизнес идеи.
– Вы… берете меня? – закатываю глаза. Что я спрашиваю? Стучу по лбу себя.
Он странно откашливается. Замираю, боюсь сделать вдох. Отстукиваю ногой. Тело в напряжении, что сводит мышцы. Я чего‑то жду. Приговора какого‑то…
– Да.
Наконец выдыхаю. И понимаю, что где‑то в глубине чувствую облегчение. Что получилось, смогла. Следом прошибает холодным потом – страшно. Только что я поняла одну вещь – я стала стриптизершей.
– Завтра ждем вас у нас. Без опозданий.
Глава 4
К клубу подъезжаю раньше, чем следует. Боялась встать в пробку и опоздать.
Пока еще не могу в полной мере осознать, на что подписалась. Знаю, сегодня мне предстоит выйти на сцену и раздеться перед толпой мужиков. А потом ходить по залу и соблазнять всех на приват. По‑другому – зарабатывать деньги. И не верю, что это все‑таки произойдет. У меня словно есть время передумать.
Весь день я делала все, что угодно, лишь бы занять руки, а следом, и голову.
