Танара. Глоток нереальной любви
Серые плитки на полу лежали ровно, подогнанные лучше, чем на правительственной ВПП. Кафель стен, неброского кофейного цвета, навевал мысли о чем‑то далеком и вечном. Никелированные части современнейшей сантехники, в которой Грейферу еще только предстояло разобраться, сияли, как полированная обшивка сверхзвукового истребителя. А унитаз…
Унитаз был уж точно неземным.
Непорочно девственной формой своей он мучительно звал к себе.
А белизной мог сравниться лишь с юной узницей гарема, все двадцать лет проведшей в парандже и никогда не видевшей солнечного света. И вдруг сверкнувшей ослепляющей наготой в момент уединенного купания… или чего‑нибудь еще.
Кругом громоздились всяческие приспособления для мытья, стакан для зубной щетки казался высеченным из натурального хрусталя. А в настенном держателе ждал красный, как огнетушитель, фен для сушки волос.
И полотенца… У Грейфера разбежались глаза.
Одно желтое – большое и тонкое – висело на дверном крючке. Второе, нереально белое, покоилось в кольце на мраморной облицовке, куда была утоплена раковина – столь же девственная, как и унитаз. Третье, самое большое и толстое, сложенное в несколько раз, лежало на никелированной решетке. И четвертое, чье предназначение пояснялось махровым рисунком ступни, просто висело на бортике ванной.
Зажигая все это огнем, многократно отраженным, прыгающим от стены к стене и усиленным огромным зеркалом, горели три ярчайших светильника.
Грейфер ощутил неодолимое желание остаться тут. Сесть на унитаз, блаженно закрыть глаза и всю неделю провести в этом душистом раю.
Раздевшись и приняв прохладный душ, Грейфер все‑таки прошел в комнату.
Снял с постели покрывало, под которым оказалось еще и одеяло, не нужное в таком климате.
Вынув, Грейфер тщательно свернул его и с немецкой аккуратностью спрятал в стенной шкаф. Он любил комфорт для глаз и никогда не разбрасывал вещей даже в кратковременном пристанище.
Растянувшись на прохладной кровати, он укрылся пустым пододеяльником. В этом тоже не было необходимости, но он просто не привык спать голым. Включив прикроватный свет, Грейфер достал книгу.
Свою самую любимую – Горьковскую «Жизнь Клима Самгина», прихваченную из необъятной библиотеки тещи‑литераторши.
Он очень любил эту книгу. За размеренное, неспешное повествование. За обилие действующих лиц и неимоверную точность воспроизведения деталей ушедших эпох. Главный герой даже не особо волновал – читая «Самгина», Грейфер всякий раз пропускал сквозь себя само время.
И еще имелось в романе одно место, за которое Горькому можно было простить все прегрешения, включая «Песню о буревестнике» и даже «Девушку и смерть».
В словах проходного персонажа звучала абсолютная истина:.
«жители там – башкирьё, дикари, народ негодный, нерабочий, сорьё на земле».
Все это некоторым краем задевало его собственную жизнь, вернее ее невеселые перипетии, и Грейфер постоянно перечитывал коротенький диалог – хотя уже выучил его наизусть. Перечитывал настолько часто, что взятая в руки, книга автоматически раскрылась точно на этом месте.
С наслаждением прочитав про дикарей, Грейфер открыл первую страницу. Он мог сколько угодно раз поглощать любимую книгу с самого начала, и это никогда на надоедало.
Постепенно проходил хмель, голова прояснялась, а веки делались тяжелыми.
Хотелось спать, но Грейфер специально оттягивал сладкий момент, заставляя себя подержаться на границе еще несколько секунд.
Он знал, что сегодня уснет просто так.
Не понадобится снотворного, без которого в последние годы он уже не мог засыпать. Что пришло как результат многолетней работы: профессиональное расстройство сна, связанное с быстрой сменой часовых поясов и необходимостью ночных бдений.
Правда, большинство летчиков реагировали обратным образом: могли уснуть в любое время. У Грейфера возникла нехарактерная ситуация: он спать перестал вообще.
Но сейчас, на этой чужой, лишенной проблем земле, он чувствовал, как сон обволакивает сам по себе.
Тем более, что для ухода из реальности осталось сделать всего два движения: положить книгу на тумбочку и выключить бра.
Наконец Грейфер так и сделал.
И почти тут же заверещал сотовый телефон.
Уже засыпая, он не сразу локализовал источник неприятного звука. Он вообще забыл про существование мобильника, сунул его в сумку с вещами и не брал с собой на прогулку. И, вероятно, ему уже звонили, пока он наблюдал взлетающие самолеты, пил бренди и наслаждался красотами ночного берега.
Чувствуя, как отчаянно противится все существо, Грейфер встал, по звуку выудил проклятую вещицу. На дисплее злобно мигал его домашний номер.
Звонила жена.
Или теща.
Что, в сущности, мало отличалось друг от друга.
Ощутив мгновенный обвал всего мягкого, успокаивающего, убаюкивающего, что успело появиться в душе, Грейфер почти с ненавистью откинул микрофонную крышечку.
Часть вторая
1
Он родился жарким летом одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года в городке Акмолинске – которому лишь через три года предстояло сделаться Целиноградом – в большой и дружной семье обрусевших немцев.
Вообще‑то его фамилия должна была писаться согласно звучанию – «ГрАйфер». Но чиновник, выдававший кому‑то из предков первый паспорт, просто переписал ее с немецкого на русский буква в букву. Так все они стали именоваться Грейферами.
