Танара. Глоток нереальной любви

Он спокойно расстался с семьей и уехал далеко вглубь России: без сожаления покидал он родной Казахстан; унылая среда агрономов, ветеринаров и школьных учителей была не для него. Да и настоящих друзей он в Целинограде не нажил: все занимала авиация, не оставляя времени на бесполезное школьное общение.

И так сложилось, что потом он приезжал домой всего пару раз. На первых курсах училища, в положенные недели отпуска. Даже женившись – вопреки воле родителей, на русской девушке – он не съездил показать невестку.

Учился Грейфер с наслаждением. Теоретические предметы давались легко, ведь в школе он по праву считался одним из лучших математиков, а практика… Полеты для него были не учебой, а обретением новой жизни.

Училище он закончил, как и школу – с золотой медалью.

На последнем курсе женился. Встретившись со своей избранницей случайно, как знакомятся в чужом городе студенты, лишившиеся прежней среды обитания.

Она училась в химико‑технологическом институте, приехав откуда‑то с Урала, на три курса младше него. Ее звали Таисия, однако упертый в авиацию Грейфер не испугался старомодного имени. Поскольку никакой страсти в их отношениях не имелось – вероятно, Грейфер был не способен испытывать страсть к чему бы то ни было, кроме самолета – а женитьба обусловливалась необходимостью молодого лейтенанта устроить семейную жизнь. Поэтому после простой комсомольской свадьбы они расстались. Грейфер убыл по назначению в бомбардировочный авиаполк, а Таисия осталась доучиваться. Это не казалось ненормальным.

Тем более, что служить Грейферу предстояло в не самом приятном месте. Его, золотого медалиста, и лучшего летчика выпуска, отправили в медвежий угол – на север, в забытую Богом и людьми болотную глушь.

В полк, само существование которого казалось странным, поскольку укомплектован он был не современными самолетами. И даже не старыми, но боеспособными «Ту‑шестнадцатыми». Летать предстояло на практически снятых с вооружения фронтовых бомбардировщиках «Ил‑28». Очень хороших для своего времени, но сейчас своим прямым крылом напоминающих, что архаичный прототип поднялся в воздух за двенадцать лет до рождения Грейфера.

Еще при жизни Сталина – в давно умершей эпохе.

Возможно, в несправедливом назначении проявилось истинное недоверие к немцу. И ему стоило подать рапорт министру обороны или главнокомандующему ВВС, и решение училищной комиссии было бы пересмотрено.

Но Грейфер никогда не умел добиваться чего‑то для себя. Единственным способом он считал мастерство. Ему в голову не приходило, что судьбами летчиков двигают иные силы…

Впрочем, самолеты находились в хорошем состоянии; а Грейферу было все равно, на чем летать. Для себя он решил рассматривать этот этап как подготовительный.

Ведь, по правде говоря, он мечтал попасть в место, от которого нормальные люди открещивались правдами и неправдами: в Афганистан, где шла война и можно было стать не просто пилотом в погонах, а настоящим боевым летчиком. Однако этот шанс отпадал сразу: там действовали невысотные штурмовики да вертолеты; бомбардировщики не использовались.

И он стал командиром «Ил‑28».

 

3

 

Летал Грейфер великолепно.

Он оказался не просто летчиком, а Летчиком от бога: не управлял машиной, а полностью растворялся в ней своим существом. Банальные строки о руках‑крыльях и моторе вместо сердца точно подходили к его случаю.

Грейфер воспринимал машину как продолжение самого себя и предугадывал малейшие нюансы ее поведения прежде, чем на них указывали приборы.

Ему, конечно, страшно не повезло со временем жизни: родись лет на двадцать раньше, он попал бы испытателем в какое‑нибудь конструкторское бюро. Где полностью удовлетворил бы свою страсть. Но шло иное время: подходили к середине мутные восьмидесятые.

Советский союз, словно здоровое с виду, но насквозь прогнившее дерево, медленно готовился к распаду. И конструкторским бюро было не до новых испытателей. Самолетостроение агонизировало, умирая вместе с огромной бестолковой страной.

На Грейфера никто не обратил внимания, и он продолжал бессмысленную службу в авиаполку музейных машин. Бессмысленную потому, что то была лишь игра в военную авиацию: устаревший сверх всякого предела, древний бомбардировщик принципиально не годился для боевых действий. И мог рассматриваться лишь как дорогая игрушка.

Там, в полку ненастоящих бомбардировщиков, Грейфер пережил крутой взлет и молниеносный конец своей карьеры военного летчика.

 

4

 

Это произошло в восемьдесят пятом, когда началась анархическая «перестройка», и никому не было дела ни до чего, включая Вооруженные Силы.

Но авиаполк продолжал службу. В которую входили учения, во время коих самолеты летали бомбить настоящими бомбами фанерные танки и брезентовые здания на специальном полигоне.

Продолжалась глупая, опасная и весьма дорогая игра для взрослых мальчиков; очевидно было, что в реальности эти бомбардировщики уже никогда не пойдут в налет. Но служба требовала распорядка, а Грейфер еще мало задумывался о ее смысле.

Несмотря на то, что к нему приехала жена, окончив свой институт, и почти сразу забеременела – и он вроде бы должен был проникнуться сознанием грядущего отцовства и пересмотреть свой взгляд ни жизнь и на себя в ней… Но этого не произошло; видимо, семья и дети никогда не шли в его системе ценностей наравне с профессий, и он продолжал летать, истового выполняя все задания.

И вот тогда, во время очередной бомбежки игрушечных целей, произошло то событие.

Грейфер, командир бомбардировщика под номером 27, к тому времени старший лейтенант, шел в составе звена.

Все было отработано до мелочей, размечено по карте, привычно и неинтересно. Но когда, пройдя последний отрезок прямой, Грейфер отключил автопилот и взялся за штурвал, чтоб довернуть машину на боевой курс, вдруг обнаружилось, что самолет потерял управление.

Отказали сразу две группы рулей: руль высоты и элероны – рули крена.

Этого не могло произойти никогда, поскольку «Ил‑28», в отличие от истребителя, снабженного двухходовой ручкой, имел нормальную штурвальную колонку. Отклонение вперед‑назад действовало на руль высоты, а поворот штурвала вызывал крен. Причем управление было принципиально различным: руль высоты перемещался тросами, а элероны – жесткими тягами. Невозможность одновременного отказа гарантировалась конструкцией.

Но колонка заклинилась вместе со штурвалом. Самолет стало невозможно ни накренить, ни отклонить по высоте. Действовали только педали руля направления.