Танара. Глоток нереальной любви
Несколько раз ему казалось: все, самолет накренился так, что его не выровнять, и сейчас начнется скольжение на крыло. Но всякий раз он предугадывал опасный момент и прекращал доворот секундой раньше.
Да, испытателем он был бы отличным….
Ему и самому не поверилось, когда указатель курса коснулся нужной отметки. До аэродрома оставалось около двухсот километров.
– Я двадцать седьмой, на курсе триста двенадцать, – сообщил он. – Буду заходить по прямой с обратного направления. Не забудьте освободить подходы.
– Понято, «двадцать седьмой». Подходы чисты. Ну ты молодец, старший лейтенант, мать твою…
– Рано еще, – ответил Грейфер.
В общем он был прав. Разворот совершался на большой высоте, когда он в принципе мог катапультироваться. Сейчас предстояло снижение. И после критической отметки он станет заложником самолета.
Трудность заключалась теперь в отсутствии руля высоты. Медленное снижение за счет убавления газа не представляло проблем. Но при этом невозможным оказывалось выдерживать скорость и высоту одновременно в нужных пределах.
Он мог снизиться раньше времени и воткнуться в землю на подходах. Или наоборот, перелететь через полосу и упасть уже за аэродромом.
К тому же, имелась еще одна проблема. Как бы полого ни снижался самолет по глиссаде – посадочной траектории – в последний момент всегда требовалось поднять нос. Чтобы на скапотировать. То есть не удариться передней частью о землю.
Грейфер знал, что выпуск закрылков, резко увеличивающих подъемную силу, на любой скорости заставлял самолет прянуть вверх. Он попробовал это сейчас. Все получилось. На секунды нос приподнялся. Что давало шанс.
Правда, закрылки всегда выпускались задолго до посадки: без них не хватало подъемной силы на малой скорости, и самолет просто сыпался вниз. Но если действовать по правилам, Грейфер оставался без возможности избежать капотирования. И он решил садиться «с чистым крылом», то есть выпустив механизацию в последний момент.
Грейфер попробовал снизить скорость до предела: сейчас все равно требовалось спуститься. И понял, что без закрылков на двухстах пятидесяти километрах в час самолет начинает проваливаться. И что самое неприятное – уходить в левый крен, который любил независимо от летчика.
Это было очень плохо, поскольку посадочная скорость «Ил‑28» составляла сто девяносто километров в час, и при большей могло произойти что угодно. От сломавшихся стоек шасси до подскока с переворачиванием. Или лучшего из худших вариантов: нехватки полосы для пробега.
Но у Грейфера не существовало иных шансов. Оставалось положиться… нет, не на судьбу, а на убежденность в своих силах.
Медленно приближался он к аэродрому. Падала скорость, высота уменьшалась. Уши наконец перестало разрывать, и он чувствовал себя почти хорошо.
Грейфер загодя выпустил шасси, чтобы не забыть про него в последний момент; согласно случаям из чужой летной практики такое не исключалось. И еще он знал: в случае отказа одной из самолетных систем не исключены неполадки любой другой.
Шасси вышло исправно, это радовало.
– Двадцать седьмой, ты в зоне привода, – раздался наконец голос аэродромного диспетчера. – Только идешь выше глиссады и скорость велика. Снизь хотя бы до двухсот.
– Не могу… – Грейфер скрипнул зубами, чувствуя, как пот заливает глаза. – Не выпускаю механизацию, потому что иначе не смогу осуществить правильное касание. Извини, служба, если перепашу аэродром!
– Ладно, извиняю. Тут все готово. Пожарные и все прочее. Только давай без них обойдемся.
– Обойдемся, – ответил он.
Изо всех сил храня уверенность, что действительно все обойдется.
К аэродрому он подошел надвухстах семидесяти. При таком условии бомбардировщику предстояло врезаться в землю за дальней границей. Он убавил обороты двигателей.
Самолет затрясся и начал самопроизвольно валиться в левый крен. До земли оставалось метров сто. Грейфер поддал газу, машина выровнялась, но стрелка указателя скорости опять поползла вправо. Время ожидания истекло. Грейфер двинул до упора ручку выпуска закрылков.
Произошло все точно, как он заранее рассчитал. Механизация погасила скорость, но подъемная сила крыла увеличилась и самолет нехотя поднял нос.
Колючая проволока зоны отчуждения неслась навстречу, до нее оставалось не больше километра.
Сосчитав до десяти, Грейфер полностью убрал газ.
Самолет снижался, все еще не опуская нос, как положено при нормальной посадке. Но Грейфер смотрел на скорость и понимал, что она чрезмерна, и по‑нормальному все‑таки ничего не выйдет.
Двести шестьдесят, двести пятьдесят пять, двести сорок пять…
Потеряв опору, самолет начал сыпаться.
Еще чуть‑чуть, – думал Грейфер, глядя не на полный ноль альтиметра, а на стремительно приближающуюся полосу.
Двести сорок, – успел зафиксировать он в последний момент.
И тут же основные шасси с грохотом коснулись земли. Самолет отскочил, как резиновый мячик, поднялся в воздух, и ударился еще раз, теперь только носовой стойкой. Шасси выдержало, но Грейфера снизу вверх пробило раскаленным прутом – внезапная боль мелькнула сквозь позвоночник, и он на долю секунды потерял сознание.
Мимо летели аэродромные строения, а самолет все подпрыгивал и подпрыгивал, не желая опускаться на землю. Наконец, ощутив полное касание, Грейфер нажал тормоз. Юзом, со свистом преодолевая остаток полосы, машина неслась вперед. Но на земле она управлялась уже, как автомобиль. Грейфер взял педалями влево, чтобы не снести предупредительные огни, и пошел пахать снежную целину.
Увязая в сугробах, бомбардировщик начал замедляться, и было похоже, что он все‑таки рано или поздно остановится. Границ аэродрома не хватило: порвав колючую проволоку и опрокинув несколько опор, самолет вырвался за его пределы. Прополз по кочкам и ухабам еще метров двести и наконец встал.
Как ни в чем ни бывало.
Грейфер даже не стал пытаться вырулить обратно. У него не осталось сил. Он заглушил двигатели, откинул крышку своего фонаря и высунулся наружу, подставил лицо холодному зимнему ветру.
Как бы то ни сошлось, это была победа.
Не победа человека над самолетом.
Так мог бы сказать простой выпускник авиационного училища летчиков.
Но не врожденный пилот Валерий Грейфер, не разделяющий себя с машиной даже в такой ситуации.
Победа человека и самолета над общей бедой…
Он закрыл глаза, посекундно вспоминая происшедшее.
А к нему уже мчались машины. Поднимая вихри развороченного снега, летели вездеходы.
