Танец мотылька

Пытаюсь одернуть руки, но не могу пошевелиться.

– Марк, отпусти меня, – тяну изо всех сил пальцы до хруста в косточках.

А он все шепчет и шепчет. Глаза его заливает глубокой синевой, в которой порхают белые мотыльки. Меня выгибает. Я подлетаю вверх, а затем с головой лечу вниз – в обрыв. Зажмуриваю глаза и, от резкого толчка, открываю их.

Марк сидит напротив и спокойно ест. Между нами расстояние в стол. Я схожу с ума. Сошла с ума. Бессмыслица.

– Почему ты не ешь? – спрашивает он, словно две секунды назад не смотрел мне в глаза и не держал за руки.

Я поднимаюсь и негнущимися ногами бреду в комнату.

– Вика, все нормально? – кричит «муж» вслед.

Молчу. Мне жутко страшно. От виртуального падения все еще кружится голова и немного мутит.

Сажусь на кровать и смотрю в одну точку. Может все, что происходит – это в моей голове? Может это мое сознание играется? Может я действительно лишилась рассудка?

– Медная, все нормально? – Марк присаживается рядом. – Ты очень бледная. Тебе поесть нужно.

Молчу. Всматриваюсь ему в глаза: голубые, глубокие, никаких звездочек или снежинок.

– Крылова, люблю тебя. Просто знай это, – он говорит шепотом, затем прижимает к себе, а мне жутко плохо. Я, кажется, давно потеряла себя, уже ничего не чувствую – будто провалилась в вечный сон.

 

Глава 22. Возрождение

 

Мы сидим, обнявшись, долго. Не считаем времени и каждый думает о своем. Мое занемевшее тело не желает шевелиться. Марк гладит волосы, а я мечтаю, чтобы этот сон закончился…

Хотя, когда чувствую теплые ладони на голове, порхание горячих пальцев по шее, плечам, спине, я не могу точно сказать, чего хочу. Это слишком приятно, и сейчас я тянусь к ласке. Как странно осознавать, что этот мужчина мне нравится.

– Знаешь, если бы ты не выжила, я бы не боролся – убил бы себя морально, – шепчет «муж» на ухо.

Ощущение иллюзорности не покидает, но именно сейчас так хочется ненадолго оттянуть пробуждение.

Я мотаю головой, чтобы перебить странное жжение в груди. Меня манит к Марку, и от этого вожделения сводит судорогой пальцы и щиплет глаза.

А если он действительно мой муж? Ведь не может меня тянуть к первому встречному, которого знаю около недели, да и еще боюсь? Не может. Одна часть души льнет к фантому настоящего, другая – уперто возвращается к тому, что было «до».

Но он и правда мой муж – я в одну неделю теряю семью и приобретаю довольно странные отношения и штамп в паспорте, который для меня ничего не значит. Получаю за горе – жуткий утешительный приз.

Марк водит пальцами по коже головы, а меня бросает в мелкую дрожь.

Я должна этому сопротивляться. Должна.

Но не могу. Смотрю в его бездонные глаза и примиряюсь со своей участью. Возможно я много не знаю и не понимаю, может ошибаюсь, но сейчас мне нужно это тепло. Подаюсь вперед: ныряю в его объятья и прикладываю ухо к груди. Сердце мужчины стучит гулко и ритмично. Будто я слышала его уже: такое родное и настоящее.

Пускаю в себя его запах: немного сладкий с ноткой древесины и сандаловых палочек. Он напоминает мне о чем‑то глубоком, неведомом, но я не могу вспомнить о чем. Память вертится перед глазами, но я все никак не могу поймать ее за хвост.

Теплый воздух касается волос, затем опускается к виску. Слышу, как глубоко дышит Марк. Пальцы скользят по коже, и я машинально глажу его крепкие руки с выраженным рисунком вен.

Мужчина вдруг отстраняется и обнимает мое лицо крупными ладонями.

– Мы все преодолеем. Главное, что выжили.

Киваю, а сама борюсь со рваным дыханием и невозможностью оторвать от него взгляд. Может, какие‑то чувства невозможно забыть, если они сильные?

Неужели я смирилась? Неужели забыла родителей и брата? Нет.

Но я позволила на какое‑то время отодвинуть память о них глубоко – на задворки. Туда, где эти мысли не будут причинять боль. Хотя бы сейчас.

Тянусь к Марку и бегло целую в губы. Он что‑то шепчет – не могу разобрать что, затем, отстранившись, трется шершавой щекой и бродит горячими губами по лицу. Чувствую себя предательницей. Словно поддалась сиюминутному порыву, за которое потом буду расплачиваться. Но я уже не могу остановиться. Требую больше: еще и еще. Сама соглашаюсь на эту игру.

– Ты чувствуешь это, правда? – шепчет он в губы.

– И это сводит меня с ума. Не помню тебя, но тянет магнитом.

– Не сопротивляйся. Позволь мне любить тебя.

Целует пылко, грубо, врываясь внутрь ураганом. Ласкает языком, выхватывая, съедая последние капли моего страха, заставляя выгибаться к нему навстречу и прижиматься всем телом.

И я не могу уже вырваться из вереницы ощущений. Кажется, что есть только мы, и все вокруг замирает – ждет, пока мотыльки пляшут последний танец у огня. И меня невыносимо влечет это пламя: до боли и крика. До игл под коленками и пламени в животе.

Когда дыхание совсем зачастило, Марк внезапно отстраняется и прижимает меня к себе. Будто нуждается в передышке. Я глажу его грудь и плечи. Мне уже все равно, что будет дальше и что было раньше. Глупо так.

Только одно ржавым гвоздем бередит душу: танцевать хочется до зубной боли, до колик, до онемения пальцев. Это зависимость, самая настоящая зависимость!

Меня ломает, и эмоции взрываются фонтаном.

Плачу, утыкаясь в прохладную футболку Марка пахнущую маслом нероли.

– Вика, не надо… – хрипло говорит он, продолжая невесомо бродить пальцами по спине и прокладывать дорожки по позвоночнику.

– Принять тебя, значит – смириться с тем, что я больше никогда их не увижу: маму, папу, Артема. Никогда.

– Это тяжело, но ты должна. Ты сильная.

– Но это больно.

– Знаю. Я с тобой. Всегда рядом. Просто помни.

– Я не выдержу без них, – гляжу в его бездонные глаза и тону в океане собственной боли. – А еще без танцев – это единственное утешение в моей жизни и теперь я не знаю, как выкарабкаться. Я ведь – наркоман музыки и ритма. Ненавижу себя за это, но это единственное, что спасает меня, когда совсем гадостно на душе.

– Но пока нельзя. Зуев предостерег. И так, ты сегодня жутко напугала меня, – Марк прижимает к себе сильней, и я наслаждаюсь его ароматом. Чувствую под пальцами бархатную кожу и мне хочется больше.