Танец мотылька

Стыдливо гляжу на него и понимаю, что болтнула лишнего. Хочу извиниться, но порция воспоминаний затыкает мне рот.

Истерический женский вопль рвет перепонки. Мельтешит свет, синие спинки складываются, как картонки, выворачивая наизнанку железное нутро маршрутки, и один из прутьев стремительно летит в меня.

Тяну одеяло и закусываю край. Кричу сквозь зубы. Горячая боль течет по венам и обволакивает мир молоком тумана.

– Лиза! – зовет врач.

Девушка почти сразу появляется в дверном проеме.

– Я тут.

– Давай, поставь ей капельницу, и пока не отходи. Проследи, чтобы уснула.

Спазм отпускает, и я, съезжая по подушке, заваливаюсь набок. Тело ватное и напоминает куклу‑тильду, у которой не гнутся ноги и руки.

Не замечаю, как доктор покидает палату. Не чувствую, как пробивается кожа иглой, вижу только Лизину черную макушку и блеск острия в ее руках. Чувствую жар. Он льется из головы до груди, затем магмой устремляется к рукам, мчится по телу и застывает на кончиках пальцев ног.

Слышу шорох, крик над правым ухом, скрежет металла, скрип тормозов. Хлесткий удар под ребро, и меня вырубает.

Затем свет внезапно вспыхивает и тут же гаснет – кто‑то балуется выключателем, клацает туда‑сюда, нестерпимо мучая мои глаза.

– Не надо! – умоляю.

– Поспи…

Прихожу в себя от острого запаха медикаментов. Кажется, я отключилась на пару секунд. Девушка все еще готовит капельницу.

– Доброе утро, дорогая, – медсестра прокалывает кожу.

Но я не чувствую боли, ничего не чувствую. Только вижу.

Комната освещена иначе: солнечные лучи ложатся на пол под другим углом.

Утро? Уже утро?

Когда девушка склоняется надо мной, я понимаю, что это не та, черноволосая, а другая медсестра. Конопатый нос и серые глазища, а еще – светлые кудри выглядывают из‑под колпака.

– Это витамины, – бормочет новенькая.

Я молчу. Мне все равно, что это. Просто хочется спать без снов и просыпаться без воспоминаний.

Брожу вялым взглядом по каморке.

Немного прибрали: повесили более чистые шторки, хлам в углу заменили на стулья и накрененный комод. Задерживаю взгляд на тумбочке: фрукты, вода в стакане и маленькая карточка.

Тянусь и хватаю не сгибающимися пальцами. Вижу лицо пожилого мужчины с глазами цвета пожухлой травы. Я точно его где‑то видела. Воспоминание крутится в голове, но никак не раскрывается, будто подвисший браузер, когда отключили интернет.

– Тебе тут принесли поесть из столовой, – девушка показывает кивком на кулек. Цепляет рукой занавеску. Луч солнца разрезает крашеный пол на темно‑бордовый и розовый сектора. Напоминает паркет в нашем зале для танцев.

– А вещи мои не вернули? Рюкзак. Телефон. Родным сообщили?

– Следователь обещал зайти после обеда. Вещи, скорее всего, у него, – вторую часть вопроса она, почему‑то, опускает.

– Но что там расследовать? Разве это не рядовая авария, в которую попадают тысячи людей в мире каждый день?

Девушка пожимает плечами и бесцеремонно присаживается на кровать. Заглядывает на фото в моей руке.

– Папа?

– Нет. Не знаю.

– Ясно. А то думала родной кто‑то. Когда пришла утром, ты это фото к груди прижимала. Ну, я и отложила, чтобы не помялось. Решила, что это для тебя важно.

Вдруг вспоминаю наш разговор со следователем. Тянусь к тумбочке, сцепив зубы от неприятной боли в груди, вываливаю оттуда запасную ночную сорочку, мыло, щетку, полотенце.

– А мой паспорт где?

– Не знаю. Может, Зуев взял? Слышала твой муж тоже был в маршрутке! – восклицает коротышка и хлопает в ладоши. Ее конопатый нос нелепо подергивается.

Мотаю головой. Объяснять, что не замужем нет желания.

– Не волнуйся – он выжил, – заговорщицки шепчет девушка, чуть склоняясь ко мне. – Бенедикт Егорович вчера десять часов на операции был. Говорят, что с того света твоего благоверного вытащил.

Задерживаю дыхание. Начинаю дышать, когда девушка смущенно закусывает губу и мямлит:

– Прости, я жуткая болтуха.

От нее пахнет сладкими духами и шоколадными конфетами. Я рассматриваю ее пухлые пальцы в веснушках, которые бередят покрывало.

Муж? Какой еще муж? Хочу возмутиться, но есть ли смысл отрицать? Это нелепая путаница. Перед глазами встает тот самый штамп с размытыми краями и от руки написанным именем.

Марк. Вольный.

– Дыши, – медсестра хлопает меня по плечу, и я набираю, наконец, побольше воздуха. – Будешь нервничать – мне придется успокоительное вколоть, а от него ты будешь, как сонная муха, – она мило улыбается. Замечаю тонкий шрам возле губы и ущербленные зубы.

Вдох‑выдох.

– Вот так. Кстати, сегодня с тобой психотерапевт будет говорить. Вера Васильевна – классный специалист, она поможет справиться со стрессом.

А мне уже страшно, что снова в моей голове будут копаться. Я просто хочу домой!

– А когда меня отпустят?

– Как только станет лучше, – снова улыбка, показывающая щербинки. – Ладно пойду. Я там, – девушка показывает направление.

– В коридоре, – добавляю с сарказмом.

– Точно! Сама в туалет уже вставай, утку я убрала. Ты же ходячая, так что – сделай над собой усилие и пройдись немного, а то пролежни заработаешь на свои красивые ножки. Ужин в восемнадцать принесут в палату.

Смущаюсь и киваю.

– Вот и чудно. Я – Марина, – бросает она и уходит. Еще долго слышу ее сладкий шлейф.

Что дальше?

Произошла какая‑то ошибка. Меня либо путают с другим человеком, либо кто‑то жестоко решил пошутить.