Танец мотылька. Куколка

– Других? – переспрашиваю и ловлю свое отражение в зеркале напротив. Рдяные волосы рассыпаются по плечам. В глазах недоумение и печаль. Долго буду отмываться от своего семейного «счастья». Ухмыляюсь и снова гляжу на Акима, а он говорит:

– Да, – он смотрит мне в глаза некоторое время. Улыбается, а я вижу тень ехидства и фальши. Аким хмыкает: – Ладно. Пойдем. Ты, наверное, проголодалась?

Я приподнимаю уголки губ и слабо киваю. Сомневаюсь, что смогу в себя что‑то впихнуть, но есть уже хочется.

Пробирают сомнения, что здесь где‑то спрятана столовая. Нет характерного запаха, и среди этого шика она смотрелась бы, как грубый нарост на изящной березе.

– Прямо по коридору, мимо кабинетов, а затем через оранжерею попадешь в кафетерий, – непринужденно бросает Аким, стаскивая куртку. Перебрасывает ее через локоть. – Завтраки до девяти утра, обед с двенадцати до трех, а ужин после шести. Разберешься потом. Да и в любое время можешь прийти и перекусить или выпить сок, например.

– Зачем я здесь, Аким? – спрашиваю, рассматривая резной потолок и огромную люстру по центру вестибюля. Маленькие лампочки‑свечки ввязаны в жесткую металлическую оправу, что крепится четырьмя золотыми цепями к потолку. – Ты серьезно думаешь, что я буду учиться? – усмехаюсь. Как сцена из сентиментального романа: пришла девчушка и стала учиться прилежно. И встретился ей принц, что спас ее от злого профессора. Фу.

– Погостишь. Не захочешь учиться – вернешься домой, – Аким ступает на лестницу. – Поднимайся. Покажу твою спальню, а потом познакомишься с остальными. И еще одежда, – он окидывает меня оценивающим взглядом. Кто бы говорил об одежде? Надеюсь, мне не выдадут форму в виде фланелевой клетчатой рубашки, что сейчас на нем. Мужчина договаривает: – Я потом прислугу пришлю.

– Да ты прямо крутой, – подтруниваю я, показывая на его лохмотья.

– А это? Конспирация, – он смеется. Неприятно так, со скрипом. – Честно? Я просто спешил очень.

– Откуда знал, что я буду ехать в маршрутке?

– Вика, странные вопросы ты задаешь магу внестепени, – он поднимается на второй этаж и озадаченно качает головой.

– Кому? – переспрашиваю я.

Мужчина отмахивается, мол, потом.

Мне кажется, что Аким изменился за несколько минут. Стал стройнее и крупней. Лицо сгладилось, подбородок расширился, а волосы рассыпались в более аккуратную стрижку. Только глаза все те же – хитрющие. Надо бы осторожней с ним. Не хочу напороться на очередную ловушку. Как могу знать, кому доверять, если не все помню?

Мы проходим через светлый холл второго этажа, ныряем в коридор с обилием приютившихся у стены высоких цветов в глиняных вазонах, и останавливаемся у второй или третьей двери. Она манит. Я прикладываю руку к лакированной деревянной поверхности, скольжу пальцами по ложбинкам и впадинам. Ни номера, ни надписи – просто вход в комнату.

– Будет твоя, – говорит Аким и, придвинувшись на опасное расстояние, хватает мой локоть и щелкает позолоченной ручкой. – Устраивайся и ни о чем не думай. Как отдохнешь, спускайся в столовую. Там с остальными тебя познакомлю.

Он уходит так быстро, что я не успеваю опомниться. Только считаю стук его каблуков, что проносится по дому.

 

Глава 7. Старые раны

 

Комната встречает прохладой и слабым запахом ладана и свечей. Все это смешивается с ароматом дерева, что будто въедается в кожу. Слышу тонкий оттенок можжевельника. Я хорошо помню его: были у меня такие бусы. Но я их не особо носила на шее – держала на полочке, чтобы в спальне пахло.

Застываю на пороге, потому что с трудом представляю, как здесь проведу хотя бы минуту. Не по мне этот шик. Отступаю, но тяжелая дверь бьет по лопаткам и вталкивает меня назад.

Ладно. Уговорили. Все равно домой идти смысла нет. Ключа нет, да и желания тоже. А к родителям ехать я еще не готова. Мама расстроится, когда узнает, что мы с Марком расстаемся, а ей лучше не нервничать.

Комната двойная. Долго смотрю на широкую гостиную. Здесь шкаф с книгами, и у стены полукругом примостились кресла голубого цвета. Мягкий ворсистый коврик пастельных тонов под ними. Представляю, как уютно там сидеть и смотреть в распахнутое окно. Массивные шторы оттенка мокрой зелени прикрывают стекла высотой на всю стену, метра четыре высотой, разделенные тонкими деревянными перемычками. Все украшено ламбрекенами, фалдами, рюшами и защипами. Как в царских домах. Я такое видела только в кино.

Выглядываю на улицу. Широкая тропинка увлекает взгляд далеко под тень сосен. И сквозь темные шапки едва ли заметна река или озеро.

Чем же эти маги зарабатывают, что могут себе такое позволить? Но догадаться нетрудно, что некоторым политикам было бы очень выгодно сотрудничать с такими необычными людьми.

По темному паркету прохожу в комнату. Кажется, ничего особенного, но все равно не могу дышать. Перед глазами двуспальная кровать с огромной резной спинкой, застеленная синим жаккардовым покрывалом с золотой нитью.

На глаза наворачиваются слезы. Я не хочу тут быть. Не мое. Все какое‑то чуждое и непривычное. Одиноко и пусто. А еще эти нежно‑голубые шторы невыносимо напоминают глаза Марка.

Я присаживаюсь на край кровати и роняю голову на руки. Плакать больше не могу.

В рюкзаке вскрикивает телефон. Пронзительно и визгливо. Мелодия, что присвоена мужу, раньше казалась моей любимой, а теперь… Отбрасываю на пол рюкзак в надежде, что мобильный разобьется, и заваливаюсь на кровать. Музыка продолжает запевать, как нарочно, усилив громкость.

Сквозь мутное стекло слез проступает резьба по деревянному плинтусу, а на потолке раскрывается необычайный рисунок. Долго рассматриваю, но так и не могу сложить картинку. Что там нарисовано? Даже отвлекаюсь от звонка и пытаюсь разгадать. И, когда телефон, наконец, замолкает, резко встаю.

Удалю его номер и заблокирую. Чтобы больше не тревожил.

Яростно роюсь в боковом кармане и не могу поймать трубку, будто не хочет она лишиться важного. А я не могу. Мне нужно это.

Палец замирает над кнопкой «удалить». А вдруг я ошиблась? И стоит телефону завибрировать снова, я швыряю его в стену.

Темный пластик разлетается на мелкие части. Корпус скользит прямо мне под ноги и замирает разорванным нутром кверху. Все. Нет больше прошлой жизни. А боль пройдет. Я знаю. Как прошла она после насилия…

Встаю так резко, что на миг темнеет в глазах. Из комнаты выходит еще одна дверь – нахожу там роскошную ванну на постаменте. Но уже не удивляюсь, и меня это не радует. В сердце бы дыру залатать, не до комфорта сейчас.

Фаянс умывальника белоснежный. Холодный. Скользкий. Умываюсь холодной водой и слышу в голове голос Марка:

«Дай мне объясниться»…