Тысяча китайских журавликов

– Не‑а, все сходится.

– Это бред! Я просто… – Я посмотрел на Вика в поисках поддержки, но тот упорно делал вид, что занят кодом. – Я просто хочу ее. Вожделею! И все. Это простая физиология.

– Не без этого, конечно, но в качестве бонуса – любовь.

– Это невозможно.

– Это возможно. Или ты считаешь ниже своего достоинства…

– Нет! – Я так резко вскочил с кресла, что ребята вздрогнули. – Я не мог влюбиться в… – Я осекся. Вик и Аня синхронно подняли на меня головы. – Не важно… Все. До завтра.

Я захлопнул крышку ноутбука, забыв сохранить труды последнего часа, и выбежал из «стекляруса». Нет, ну надо же, придумали! Влюбился! Да никогда! Тем более в свою студентку. Что за ерунда?! Ничего я не влюбился. Я вообще почти женат.

Но и дома я никак не мог перестать думать о дурацком тесте. Пытался анализировать свои ответы на вопросы, мысленно отвечал по‑другому, но в итоге результат был один. Влюбленность. Простая и обыкновенная.

 

* * *

 

С Олесей мы созванивались каждый вечер в одиннадцать по Москве. Она взахлеб рассказывала о съемках, а я по мере возможности старался вовремя поддакнуть.

– Вот такие новости. А знаешь, что еще?

– М?

– Наверно, придется остаться здесь еще недели на полторы. Ты как, не возражаешь?

– Не возражаю, красавица, – буркнул я, – делай, как тебе нужно.

– Игорь! Мы будем встречать Новый год в разных странах, а тебе пофигу! Ты как будто не скучаешь по мне! – возмутилась Олеся, и я поспешно изобразил живейший интерес к беседе. А то опять начнет нудить, мол, ты такой черствый, сухой, тебе не интересна жизнь матери твоего будущего ребенка…

– Ну что ты, я очень скучаю, и я просто в ступоре от ужаса, что мы будем раздельно встречать Новый год! Да и устал я немного.

– Ой, мой бедненький! А что ты сегодня делал, что так устал?

Ну, с утра я заехал за Катей, и мы опоздали в институт, потому что слишком долго целовались в машине у ее подъезда. Затем я принимал зачет у первой группы второго курса, потом – экзамен у второй группы первого курса, потом еще у какой‑то группы какого‑то курса принимал что‑то там, а вечером отвез Катю домой и чуть не кончил прямо в штаны, оттого что во время прощального поцелуя она слишком нежно провела рукой по моей груди и локтем задела пах. А как только я вошел в квартиру, то сразу ей позвонил, и мы протрепались по телефону еще часа полтора. Вот только десять минут назад закончили. Член вот все еще стоит от ее необыкновенно обольстительного шепота.

– Да ничего особенного. Ты же знаешь – сейчас сессия. Я сутками в институте… А ты как себя чувствуешь?

Олесино самочувствие было беспроигрышным вариантом смены темы. Она тут же пускалась в пространные рассуждения насчет бесконечного токсикоза, головокружений, а также рассказов о том, что иногда ей хочется съесть какой‑нибудь дряни, типа селедки в клубничном соусе.

Весь этот словесный кошмар я слушал вполуха и как только замечал паузу в монологе, вставлял: «Какой ужас! Ты смотри, осторожнее там…» Обычно этого было достаточно.

– …и обязательно надо сдать кровь по приезде, потому что мне тут одна девочка сказала, что частые головокружения – это признак низкого гемоглобина, а поднять его можно только…

– Кстати, о низком гемоглобине, – встрепенулся я. – Ты не узнавала о результатах того анализа, который ты сделала перед отъездом?

Скрининг, сканнинг – как там его? Как продвинутый будущий отец, я начитался всякой ерунды в интернете и узнал, что по результатам этого анализа можно узнать – даун мой ребенок или нет.

– А, ну да, совсем забыла. Ну, вот приеду и сразу к врачу побегу.

Я рассеянно кивнул, забыв, что она меня не видит.

– Ладно, красавица, я спать. Устал очень.

– Конечно, зайчик! Чмоки‑чмоки!

Меня передернуло. Надо отучать ее от таких жутких неологизмов.

Я лениво пощелкал кнопками пульта от телевизора и на одном из самых позитивных каналов центрального телевидения напоролся на передачу о детях‑даунах. Очень вовремя. С каждым кадром я все больше холодел: и вот это вот мне придется, если что, воспитывать?! Нет уж. Не буду ждать, пока она прилетит. Завтра же пойду к ее врачу и узнаю результаты анализа. Вряд ли это будет так просто, ведь анализы первому встречному не выдадут. Но будем надеяться на лояльность Олеськиной гинекологини, с которой та вроде бы была вполне себе дружна.

В восемь утра я стоял перед кабинетом врача‑гинеколога и с ужасом рассматривал фотографии родов. Олеся как‑то заикнулась о том, чтобы я присутствовал при рождении ребенка, и, в общем‑то, эта идея показалась логичной – любишь кататься, присутствуй на родах! – но теперь у меня резко убавилось энтузиазма.

– Вы ко мне? – врач, женщина глубокого постбальзаковского возраста, с любопытством окинула меня взглядом и открыла дверь кабинета.

– Да, здравствуйте! Моя… – я запнулся, – моя жена просила уточнить, насчет…

Я защелкал пальцами, вспоминая название анализа.

– Результаты анализов сторонним людям не выдаются, мужчина, вы в своем уме?

– Понимаете, она себя неважно чувствует и просила меня заехать. К тому же у меня есть рецепт…

Я положил под стопку чистых направлений пятитысячную купюру.

Врач поджала губы.

– Фамилия?

– Шнайдер.

– Олеся? Замуж вышла? Надо же… – Она еще раз с интересом на меня посмотрела.

– Ну… почти. Свадьбу после праздников сыграем. Так вот она просила узнать о… как же это?

– Как ее месячные? Пришли? – перебила меня врач. Она уже успела найти Олесину карту и деловито ее листала. – Первая менструация после операции чаще всего начинается через месяц, но бывает, что и через три.

– К‑какой операции? – переспросил я.

– Операции искусственного прерывания беременности. Так называется аборт по‑научному. Как раз сегодня, – она посмотрела на календарь, – прошло ровно тридцать дней. Вы сказали, она себя плохо чувствует? Ей срочно надо на осмотр!

– Нет‑нет, – сдавленно прошептал я и тоже посмотрел на календарь. Тридцать дней. – Простыла просто.

Она все‑таки сделала аборт. И сделала его на следующий же день, как рассказала мне о беременности. И когда я ей звонил и просил не убивать ребенка, никакого ребенка уже не было.