Тысяча свадебных платьев
Вздохнув, Камилла переложила себе на тарелку один из сконов.
– Ты что, дуешься на меня, Аврора?
– Мне двадцать три года, мама. Я уже не дуюсь.
– В самом деле? А что, по‑твоему, сейчас происходит?
Рори поставила бокал с «мимозой» и выпрямилась на стуле:
– Мы три недели с тобой не виделись. И ты даже не хотела спросить, что нового слышно о Хаксе?
Камилла быстро взглянула на нее:
– Ну, разумеется, хотела.
– Интересно, когда? Мы уже закончили завтрак. Мы поговорили о подтяжке лица у Вики Фостер, о том, какая потрясающая еда в Британии, о твоих планах в связи с благотворительным балом и о том, что дочка Дины Маршалл решила заняться музыкой. И ты так и не сумела выбрать момент, чтобы втиснуть в этот насыщенный разговор имя моего жениха.
– Ты же не думаешь на самом деле, что я стану за завтраком обсуждать такие серьезные вопросы?
– Какое отношение это имеет к завтраку?
Уголки рта у Камиллы слегка опустились, идеально изобразив легкую обиду.
– Я старалась проявить деликатность.
– Деликатность?! – От этого слова Рори даже стиснула зубы, как будто хорошие застольные манеры и впрямь были оправданием такого наплевательского отношения. – Мне не нужно от тебя деликатности, мама. Мне необходимо, чтобы ты обо мне беспокоилась. Но тебе все равно. И всегда было все равно.
У Камиллы округлились глаза.
– Ну что ты такое говоришь!
– Он никогда тебе не нравился. С самого первого дня ты вела себя так, будто видела в нем лишь некую стадию моей жизни. Будто надеялась, что рано или поздно я из этого вырасту – как, например, из тяги к футболу.
– Это неправда.
– Как раз абсолютная правда. Тебе не нравилось ни то, как он выглядит, ни его увлечение серфингом, ни тот факт, что он оставил частную врачебную практику. Но главная загвоздка – что тебе не нравится то, что он приехал из какого‑то маленького прибрежного городка в Северной Каролине, о котором здесь никто и слыхом не слыхал. И что его родители учили детей в средней школе, вместо того чтобы организовывать карточные турниры и званые ужины.
Тут же во всем облике матери изобразилось фирменное выражение негодования: расправленные плечи, вздернутый подбородок и ледяной взгляд поверх идеального аристократического носа.
– Ты делаешь совершенно ужасные намеки.
– Я вовсе не намекаю, мама. Я прямо об этом говорю. Многие матери сочли бы такого человека, как Хакс, очень удачной партией для своей дочери – но только не ты! Ты ведь желала для меня кого‑то с правильной, на твой взгляд, фамилией и со стикером «Mayflower»[1] на чемодане. А теперь, когда Хакс пропал без вести, ты видишь в этом возможность быстро все переиграть. Хотя мне и не очень понятно, с чего вдруг твой собственный брачный опыт дает тебе право выбирать мужа кому‑то другому.
Камилла застыла с обомлевшим лицом, как будто получила неожиданную пощечину.
– Прости, – торопливо буркнула Рори. – Я не имела в виду…
– Ну, разумеется, имела.
Рори шумно выдохнула, злясь на себя за то, что, сама того не желая, ударила ее по самому больному.
– Прости меня, пожалуйста, мне очень жаль. Я просто бешусь от бессилия, а ты попала под руку.
На лице у Камиллы обида сменилась озабоченностью.
– И что? Есть какие‑нибудь… новости?
– Нет. Никаких новостей. Не бери в голову. Я не хочу об этом говорить.
– Тогда о чем ты хочешь говорить? Я ведь даже не представляю, что в последнее время происходит в твоей жизни. Ты не отвечаешь на мои звонки. Отказываешься от моих приглашений на ужин. Ты два воскресенья подряд уворачивалась от наших бранчей. Чем ты вообще сейчас занимаешься?
Рори неподвижно уставилась в свой бокал, в горле у нее словно набух тугой комок.
– Большей частью жду.
– Солнышко мое… – Камилла протянула руку через стол и отвела с глаз дочери пряди волос.
– Не надо. – Рори резко отдернула голову назад. – Я не хочу, чтобы ты жалела меня.
– Тогда чего же ты хочешь? Ты целыми днями или зарываешься носом в эти ужасные книжки, или сидишь как приклеенная перед телевизором и часами напролет смотришь черно‑белые слезливые мелодрамы. Мы уже с тобой об этом говорили. Это не идет тебе на пользу.
– Со мною все в порядке. Просто я… – Рори отвернулась, отчаянно не желая обсуждать это еще раз. – Мне просто нужно время…
– Детка, прошло уже пять месяцев.
Рори резко взглянула на мать:
– А я и не знала, что есть какой‑то лимит времени!
– Я вовсе не это имела в виду. Я лишь хотела сказать: что бы ни случилось с Мэттью – жив он или… – Она запнулась, словно пытаясь как следует взвесить дальнейшие слова. – Но ты‑то здесь, Аврора. И ты живой человек. И ты должна жить дальше, что бы там ни случилось.
Рори проглотила жгучие слезы. Ей очень хотелось верить, что Хакс жив и что однажды он вернется домой, к ней, однако Рори постоянно преследовал жуткий страх – точно чья‑то невидимая ладонь, нависшая над ее плечом. Что, если завтра ее настигнет черная весть? Как это произойдет? Письмом? Или, может быть, ей позвонят? Или кто‑то явится к ней домой? Ей никогда не хватало смелости спросить себя: «А вдруг?..» Вопрос сделал бы возможность подобного исхода чересчур реальным, а реальности ей хватало и без этого.
– А что, если я не смогу жить дальше? – тихо спросила она.
– Не говори глупостей! Конечно же, сможешь. Все Гранты умеют выживать.
Рори с трудом подавила вздох, сетуя про себя, что не может заставить мать понять свои чувства.
[1] Имеется в виду прибывший к берегам Америки в 1620 году корабль «Мэйфлауэр» («Mayflower»), пассажиры которого, также известные как «пилигримы» или «отцы‑основатели», построили в Новой Англии Плимутскую колонию, которая считается началом не только британской экспансии в Новом Свете, но и возникновения Соединенных Штатов. Уцелевшие потомки поселенцев с «Мэйфлауэра» считаются неофициальной аристократией в стране.
