Украденный город
Слух царапал азан, шум голубиных стай, ночной вскрик женщины. Ни пения петушка, ни знакомого смеха коз. Еда, приготовленная на горчичном масле, казалась чужой. Зимы были мучительно холодны, на галерее бродил ледяной ветер и качался керосиновый фонарь. Из кухни поднимался горький дым от чуллы.
Брат и сестра уничтожали великолепные игрушки Гаури, высланные из Лондона, упакованные в газеты и любовь. Они терзали и прятали кукол с лицами живых детей и запахом удачи, железную дорогу, странной формы плиту с духовкой, каких Гаури никогда не видела. У брата с сестрой был только тряпочный верблюд, серебряная погремушка с колокольчиками внутри шара да еще баг‑чал с истертым полем и фигурами тигров и коз[1], в которых мы вселялись, пугая детей и хохоча. Дети ненавидели игрушки Гаури.
Мама
Домашние вертелись вокруг братца и сестрицы Данники, чье имя означало «утренняя звезда». Сестрица и братец считали, что это вина Гаури быть черной, и она стала такой назло. Всех троих смазывали йогуртом с маслами от солнечных лучей.
– Хоть бы остальные два не потемнели, – говорила Мамаджи невестке, – следи, а то пойдут разговоры.
Перед приходом гостей мама заставляла Гаури мыться. Летом брызги воды создавали приятный запах мха на кирпичах купальни. В зимние дни мама в свитере и шали терла Гаури что есть силы, пыталась содрать с дочери полночь. Вода в цинковом ведре стыла. В железном чане покрывалась инеем смесь для мытья волос из плодов акации и камфоры от вшей. Мама поливала Гаури из чашки. У обеих колотились зубы.
Гости принимали Гаури за прислугу, и даже те, кто знал, что она дочь хозяев, порой нарочно, будто забываясь, отдавали ей приказы. Родственники и соседи перечисляли рецепты отбеливания человека: куркума, творог, аюрведические масла. Однажды мать сожгла кожу дочери перекисью.
– Ты сама виновата, раз родила меня такой, – сказала Гаури в купальне. Мама ударила ее по лицу. Потом прижала к себе, обернула шалью и заплакала.
Тогда Гаури догадалась: мама любит ее, но может только безмолвно смотреть и беззвучно открывать рот, как рыба, которую только принесли с базара.
– Не плачь, – сказала тогда Гаури матери, – я заберу тебя к себе в Нилай.
Она стала искать и собирать приметы любви матери: легкие касания, кусочек сладостей, подаренные сережки:
– Вот, купила для тебя серебряные, серебро осветляет, – говорила мама, возвращаясь от ювелира.
Вечером мама садилась на ее стороне кровати, которую они делили с сестрой, а после разделения Раджа еще и с кузиной. Мама гладила ромбовидные узоры зимнего покрывала над ногами Гаури. В ее движениях застряла грусть. Гаури ликовала: мать любит ее даже больше других детей.
Отец пребывал где‑то далеко за изгибами Чандни Чоук, за Красным фортом, а придя в дом, усаживал старшую дочку под свет лампы и говорил:
– Теперь ты выглядишь прилично.
Он уходил сразу, тараня пространство дома телом буйвола. Гаури не знала, где его комната.
Объявления
Тайные любовники, не обещайте ничего, замолчите. Что будет завтра? Неужели вы наскучите друг другу или о вашем романе узнает вся родня? Ноги скользят по разбитой мозаике пола, в волосах засохшие осколки синей краски. Зеркало изошло темными пятнами, едва отразит мутное движение рук по спине.
А как блестела синева, когда Гаури гладила пальцами стену. Она смотрела в зеркало на клоунский макияж, нанесенный матерью – толстый слой пудры на лице, на плечах. Ждала, когда ее позовут в комнату. Она привыкла, Гаури, что ее нельзя показывать слишком быстро.
Тайные любовники, вы приняли за живое и отшатнулись от отвратительной связки желтой, искривленной от времени бумаги, истерзанной ножницами, полной запаха кошек. Мы любим ночевать в таких пачках, вспоминать их свежесть, аромат и то, как чернила пачкали руки.
Почтальон оставлял газету на террасе‑отле бесшумно, как опавший лист. Но семья сбегалась тут же. Каждый хотел знать свое: о политике и ценах, об артистах и моде на прически. Все хотели наслаждаться изумительным вкусом «Времени Хиндустана».
Мамаджи овладевала газетой, отстраняя сыновей и невесток рукой, согнутой в локте:
– Возомнили себя министрами наук! Сейчас нет ничего важней, чем выдать ее. Тогда в дом придут спокойные времена.
Женщины собирались на полу, разрывали скрепленные листы. Находили в конце раздел «Супружеская реклама». Даниика, сильнее других желающая брака старшей сестры, звонко читала, содрогаясь от удовольствия. Гаури теребила рукой вышивку на лиловом камизе, слушала. Объявления, прячущие обещания. Объявления, похожие на праздничные гирлянды: «без приданого» или «простой брак» (что значило одно и то же).
– Что за раздел ты читаешь? Это не наша каста! – вырывала у внучки газету Мамаджи, увеличивала буквы очками пасынка Яшу.
Объявления – убийцы надежды: «Красивый брахман ищет сотрудника банка из семьи с хорошими связями»; «Вегетарианец с докторской степенью для девушки, которая получила образование в католической школе, со светлой кожей»; «Солидный мужчина, 25 лет, зарплата четырехзначная, хочет высокую, красивую, обаятельную, образованную жену».
– Дальше читай, – кричала Мамаджи, – дальше! – ее большие руки поднимались к небесам.
– «Требуется красивая девушка»; «Ищу стройную и красивую девушку из культурной семьи»; «Обязательно семья со знакомствами в департаменте архитектуры».
– Наглая молодежь, – говорила Мамаджи. – Где мы возьмем красивую? Ешьте, что стоит на столе.
Гаури гладила себя по ногам нервно. Бедра ее были раскрыты, как исполинский цветок. Ткань шальвар едва выдерживала их тяжесть.
– «Из семьи государственных служащих»; «Невиновный развод, ищу спокойную девушку с хорошим характером»; «Срочная свадьба: есть две недели».
– Ножницы, – командовала Мамаджи, – вырезайте.
Они вырезали и складывали объявления в стопку. Пока в доме не появился телефон, писали приглашения, отправляя с уличным мальчиком. Из хрупких вырезок воплощались холостяки столицы.
[1] Баг‑чал – настольная игра для двух игроков, которая зародилась в Непале. Игра асимметрична: один игрок управляет фигурами тигров, а другой – фигурами коз. Тигры «охотятся» на коз, козы пытаются блокировать движения тигров.
