Украденный город
Отец, увидев Гаури в неимоверных цветах, говорил:
– Ты догадалась, что напялить! Хочешь своим видом напомнить людям, как мы валялись под сапогами ангрезов[1]?
Робкая мать, виновная в сотворении Гаури, выходила из другой двери за приказанием.
– Подбери ей что‑то, – говорил отец. Он, боец свадеши[2], не терпел лондонские подарки брата жены.
Сопротивление было у них в генах. Пападжи, сын храмовой танцовщицы и князя, царственная Мамаджи были мятежниками.
Они поженились в пятнадцать лет. Пападжи также взял в жены и немую сестру Мамаджи.
– Если берешь меня, то бери и ее, – сказала Мамаджи, – иначе ее никто не возьмет.
Она говорила сестре:
– Рожай только сыновей.
Послушная сестра выполняла приказание. Через год после свадьбы у каждой из сестер появились мальчики, а на следующий год – еще по одному. У них рождались и другие дети, но все они умирали из‑за болезней и не слишком усердных молитв.
Матери не делали различий между выжившими сыновьями, растили их вместе, как выводок гусят. Правда, дети совсем не замечали немую, а Мамаджи горела борьбой, а не домашними делами.
Прабабушка, танцовщица, запирала сына, юного Пападжи, и невестку в комнате, если они собирались на демонстрацию протеста. Тогда они убегали в окно, два подростка в домотканых одеждах. Они летели через переулки к Красному форту. Бежали, взявшись за руки, что было тогда вызовом приличиям. Жемчужные ткани струились в прохладном воздухе.
Прабабушка кричала им вслед с галереи:
– Кто будет смотреть за детьми, когда вас арестуют?
Мамаджи стала новой женщиной, смелым товарищем, а не только маткой, в которой потоки семени без конца превращаются в детей. Не один ее муж, но вся нация нуждалась в таких женщинах. Во времена, когда в воздухе дрожал запах освобождающего дождя, Мамаджи цвела. Борьба ей дала свободу первой. Мамаджи страшно нравилось быть не такой, как все женщины, закрытые в домах, наблюдающие клочок мира через оконные решетки‑джаали. Многие революционеры с годами становятся диктаторами. Так и Мамаджи стала правителем дома с безграничной властью.
Сын танцовщицы
Пападжи, отстраненный, как собственный портрет, сидел в комнате у террасы, смотрел сквозь своих потомков. Мы устроили беспорядок в его голове, а силы его выпила великая жена и битва за свободу.
В молодости он стрелял тигров в Сундарбане[3] и однажды застрелил тигрицу, в животе которой оказались детеныши. Они лежали на мокром берегу в прозрачном белке плаценты. Он увидел в глазах тигрицы время и вселенную, слепящее многообразие мира, причины и следствия, свою поверженную родину и прекрасных умирающих зародышей. Жалость к родной земле охватила его с ног до головы. Всю свою фантазию и молодость он вложил в освобождение субконтинента.
Пападжи не раз сидел в тюрьме за проповеди и письма. Объездил мир от Уттаракханда до Каньякумари, работал на железных дорогах, рассказывая, как колониализм жадно глотает сокровища Индии и как нищают люди. В комнате, куда вел ход только со двора, была тайная ткацкая мастерская. Там создавались ткани с запрещенными поэмами и портретами. Пападжи выступал на площадях и переулках города, раздавал запретные книги, ходил с Ганди за солью[4], не пропустил ни одного митинга в Дели. Был ранен, бит до полусмерти, и жены много раз прощались с ним навсегда.
В холодный и ясный день Индия полностью освободилась от оков колониализма. Люди сыпались на дороги с криком: «Бхарат зиндабад»[5], в холлах дорогих отелей сверкали праздничные застолья, на соседнем барсати[6] играли на ситаре и размахивали триколором, а Пападжи уселся в кресло с чувством выполненного долга.
Голова патриарха превратилась в мешанину звуков, похожих на шум вокзала. Все миры он поместил в себя, но и себя он поместил в мир, раздваивающийся, восьмикратный, двенадцатикратный, бесконечный. Мгла окружила его с шести сторон.
Жены одевали его по праздникам в золотой ачхан, а в будни в белую курту[7]. Они оставляли на столе сборник ведических гимнов и масло в медном кувшине. У ног ставили блюдо с водой, в которой кружились лепестки.
Блестящие, как перламутр, фиолетовые веки Пападжи были прикрыты. Он царствовал в комнате гордо, подобно его отцу, махарадже. Его гордый отец когда‑то отступил от традиций и женился на девочке, пожертвованной храму, и от этой любви произошел Пападжи и все его потомки.
Друзья послали девчонку‑девдаси овдовевшему махарадже, чтобы развлечь. Она же оказалась умной и веселой, умелой в кулинарии, искусствах и ночных ласках. Прадед сделал ее своей махарани, вопреки запретам. Британцы называли их союз «морганатическим браком», родственники назвали «позором».
Внезапный сердечный приступ оборвал жизнь махараджи – дальнего осколка раджпутской династии, с фамилией Чандраванши, что значит «те, кто произошли от лунного божества». Махараджа не успел передать жене и сыну титула. После его смерти они были изгнаны из дворца в копоть Чандни Чоук, в старинный хавели, который махараджа подарил жене на праздник Дивали. Они жили, продавая драгоценности танцовщицы, пока Пападжи не получил работу на железной дороге.
[1] Ангрезы – англичане на хинди.
[2] Свадеши – бойкот британских товаров, замена их товарами, произведенными дома, а также общее название сопротивления колониальной власти. Эмблема свадеши – прялка.
[3] Сундарбан – мангровый лес в Бенгалии.
[4] Соляной поход – один из эпизодов протеста против колониальной соляной монополии, когда Ганди с последователями прошел пешком 390 километров из Гуджарата до Аравийского моря, где участники марша принялись демонстративно выпаривать соль из морской воды.
[5] «Да здравствует Индия!» (хинди).
[6] Барсати – плоская крыша, верхний открытый этаж здания, иногда с туалетом и кухней. Также имеет значение «дом с плоской крышей, которая используется как пространство для жизни».
[7] Курта – традиционное мужское индийское платье.
