В окопах Сталинграда

– Поворачивай назад…

– Куда?

Кто‑то в расстегнутой шинели, в съехавшей на затылок пилотке толкает меня в грудь:

– Видали мы таких… Герой!.. Не обращай внимания, Кацура! Тащи!

Я чувствую, что мне вдруг не хватает воздуха и что‑то сжимает горло.

Пули ударяют уже по самому берегу.

На верху дороги – отсюда виден только задранный шлагбаум, поваленный столб и мотки сваленной проволоки – появляется несколько фигур. Приткнувшись к столбу, они стреляют, потом бегут вниз.

Кто‑то задевает меня плечом и чертыхается.

Я поворачиваюсь и ударяю с размаху в белое, прыгающее передо мною лицо.

– Назад!.. – кричу я во все горло так, что у меня в ушах звенит, и бегу вверх по дороге.

Немцы оказываются сразу же за железной дорогой. Пути идут почти по самому краю высокого берега. Застывшие вереницы цистерн на фоне чего‑то горящего. Строчит наш пулемет, откуда‑то справа, из‑под колес.

Я пролезаю под вагоном. Шинель цепляется за что‑то и трещит. Ужасно мешает, путается между ног. Прижавшись лицом к рельсе – она приятная и холодная, – стараюсь рассмотреть, где немцы. Перпендикулярно путям – улица. Мощеная, страшно прямая. Налево нефтебаки. Из одного валит дым. В стене три большие дыры от снарядов с рваными краями. Точно раны. Направо обгоревшие сараи, огороженные колючей проволокой.

Немцы, по‑видимому, сидят в баках: красные, белые, зеленые точки несутся оттуда. Цокают по цистернам.

Мысль работает невероятно отчетливо. Пулеметов у них, по‑видимому, два, и, по‑моему, ручные. Минометов нет. Это хорошо. Фарберу надо ударить слева – прямо на баки. Мне – по дороге – в обход баков справа. Пулеметы стреляют в лоб. Надо успеть пробежать через дорогу и дальше вдоль каменной стенки.

Фарбер отползает. Ползет неловко, как‑то бочком, припадая на правую сторону.

Несколько пуль щелкает в цистерну, над самой головой. Тонкая, изогнутая струйка керосина бьет в рельсу передо мною, и я чувствую на лице мелкие, как из пульверизатора, брызги. Взлетает ракета. Освещает баки, сараи, каменную стенку. Неестественно пляшут тени, укорачиваясь и удлиняясь. Ракета падает где‑то за нами, слышно, как шипит.

Пора… Я закладываю пальцы в рот – свисток свой я потерял еще под Купянском. Мне почему‑то кажется, что свистит кто‑то другой, находящийся рядом.

Бегу прямо на бак с тремя дырками. Справа и слева кричат. Трещат автоматы. Бьют по колену засунутые в карман шинели магазины автомата. Кто‑то с развевающимися ленточками бескозырки бежит впереди меня. Я никак не могу его догнать. Баки куда‑то исчезают, и я вижу только ленточки. Они страшно длинные, вероятно до пояса.

Я тоже что‑то кричу. Кажется, просто «а‑а‑а‑а». Бежать почему‑то легко и весело. И мелкая дрожь в животе – от автомата. Указательный палец до боли в суставах прижимает крючок.

Опять появляются баки, но другие – поменьше, с трубами, извивающимися как змеи. Труб много, и через них надо прыгать.

За баками немцы. Они бегут навстречу нам и тоже кричат. Черные ленточки исчезают. Вместо них серая шинель и раскрытый рот. Тоже исчезает. В висках начинает стучать, и почему‑то болят челюсти.

Немцев больше не видно.

Впереди белые, с железной решеткой ворота. Вот до них добегу и сяду, а потом дальше… Но я не могу остановиться. Ворота уже позади, а передо мной асфальтовая дорожка и какие‑то корпуса.

Потом я лежу на животе и никак не могу всунуть новый магазин в автомат. Руки трясутся. В пазу что‑то застряло.

– Перебило автомат… Возьмите этот…

Это, кажется, Валега, но у меня нет времени оборачиваться.

Сквозь сетку – я лежу у низенькой каменной стенки с мелкой, как в птичниках, натянутой сеткой – опять видны бегущие немцы. Их много. Они бегут через заводской двор, стреляют из своих черных автоматов, прижимая их к животам, и это похоже на какой‑то нелепый фейерверк. Немцы даже днем стреляют трассирующими пулями.

Я выпускаю целый магазин, потом другой. Фейерверк исчезает. Становится вдруг сразу тихо. Я пью воду из чьей‑то фляжки и никак не могу оторваться.

– Селедку, что ли, ели, товарищ лейтенант? – говорит кто‑то, придерживающий фляжку, чубатый, в тельняшке и матросской бескозырке, маленькой и мятой.

Я допиваю воду. Никогда такой, кажется, вкусной, холодной не пил. Ищу Валегу. Он тут же, набивает магазин. Маленькой золотой кучкой лежат сбоку патроны. Рядом с ним круглолицый парень торопливо, затяжка за затяжкой, докуривает бычок. Плюет на него и вдавливает в землю.

Впереди двор – асфальтированный, совершенно гладкий заводской двор. За ним свалка железа, паровоз с разбитыми вагонами и какое‑то белое строение вроде железнодорожного блокпоста с балкончиком. Сзади тоже двор – пустой и большой.

Место дрянное: ни окопаться, ни укрыться – один низенький каменный заборчик.

Надо захватить будку и железо, это ясно. Здесь нам не усидеть. Я передаю приказание Фарберу и Петрову. Они тоже возле стенки, справа и слева от меня. Парень в тельняшке втыкает капсюли в круглые, с крупными насечками гранаты.

– Во… правильно… – подмигивает он черным сощуренным глазом. – Я эту будку знаю. Мировая будка. И подвальчик что надо!

– Ты был там?

– Всю ночь просидели. Пока фриц не выгнал. С вечера еще пришли. Разведка. КП искали.

Сует гранату в карман, одну втыкает за пояс.

Фарбер подает знак, что у него все готово. Несколько позже Петров. Немцы начинают стрелять из пулеметов откуда‑то слева. Окопались уже, значит, сволочи. Надо торопиться, пока другие не заработали.

Парень в тельняшке, пригнувшись, точно на старте – одна нога отставлена, другая согнута, – уголком глаза, напряженного, немигающего, смотрит на меня. На левой руке, чуть пониже локтя, что‑то наколото, кажется имя.

Я даю сигнал.

Что‑то мелькает – темное и быстрое, обдающее ветром. Со стенки сыплется штукатурка. Парень в тельняшке бежит прямо к будке, размахивая автоматом. До будки метров шестьдесят, и двор абсолютно гладкий.

И вдруг весь он заполняется людьми, бегущими, кричащими, зелеными, черными, полосатыми. Парень в тельняшке уже у будки. Исчезает в дверях. Немцы беспорядочно стреляют. Потом перестают. Видно, как они бегут за будкой. Их легко узнать по широким, без поясов, шинелям.

Все это происходит так быстро, что я ничего не успеваю сообразить. Вокруг пусто. Я и Валега. И чья‑то пилотка на сером асфальте.

Перелезаем через сетку. Согнувшись, бежим к будке. Посреди двора трое или четверо убитых. Все ничком. Лиц не видно.

Около будки длинная, теряющаяся где‑то в железе траншея. Спрыгиваю туда. Кто‑то роется в карманах убитого немца.