В предчувствии измены. Эротический роман

Почему я люблю фотографию? Из фотографии появился кинематограф. Скелет фильма – это ряд кадров, это несколько запечатлённых моментов, обозначающих главные точки в той истории, которая должна быть поведана: какие герои, что они любят, что необычного произошло в их жизни? Ведь у каждого человека в жизни происходит поворотный пункт.

Илья согласился бы. Сказал, что просто у кого‑то больше, у кого‑то меньше этих точек под названием plot point, и чем больше их количество, тем интересней кажется жизнь. Ведь он говорил про предсказуемость – чем её больше в жизни, тем эта жизнь скучнее.

Я бы заметила, что по сравнению с фотографией рассказать интересную историю фильмом и книгой гораздо проще, ведь их материал растянут во времени и пространстве, и при хорошей фантазии автора позволяет даже самую простую банальность превратить в запоминающийся нарратив.

А Илья сказал бы, что как раз такая воля для создателя нарратива может испортить даже самый интересный сюжет, потому что некоторые сцены или описания будут отвлекать от главной мысли. А главная мысль должна быть одна. И если её потерять в череде диалогов и монологов, сменяющих друг друга ярких декораций, то вся история выйдет пустышкой.

А я сказала бы, что чем больше материала для восприятия получит зритель, тем богаче будет возможность интерпретировать. И даже если главная мысль показалась бы ему скучной, он найдёт в истории что‑то интересное для себя, близкое его мыслям или биографии. И поэтому у писателя и режиссёра больше шансов понравиться, чем у фотографа, который ограничен одним единственным кадром.

А Илья ответил бы, что автор может дать такое название фотографии, что оно будет вводить в заблуждение зрителя. Слова могут настолько очевидно не соответствовать картинке, что эта дисгармония сама по себе будет привлекательна, вне зависимости от изображения.

А я бы вспомнила, что на сегодняшней выставке названий не было. Там было много фотографий на разные темы – от пейзажей и людей до сюрреалистических инсталляций, запечатлённых на бумаге. Общим для них для всех было то, что их авторы не пользовались фотошопом.

Илья сказал бы, что сейчас это очень модно.

Я бы согласилась, припомнив современные рекламы белья и купальников с моделями обычной внешности, акции «звёзды без макияжа», псевдо‑документальное кино, которое снимают молодые режиссёры российской кинематографической школы.

Илья вспомнил бы бесконечные реалити‑шоу и передачи, на которых вытряхивают грязное бельё. И сказал бы, что естественность и реализм в его самых грязных подробностях заставляют человека почувствовать себя живым, настоящим в этом квазипроницаемом и пластмассовом мире современных технологий, где представленные в социальных сетях витрины человеческих жизней постоянно вызывают сомнение в их подлинности.

А я бы вспомнила книгу Виктора Пелевина под названием «Snuff», где поглощающие информацию зрители даже не представляют, насколько события, подаваемые как реальность, оказываются спланированными, ловко смонтированными, созданными с целью манипуляции… И ещё вспомнила бы оттуда суру – биоробота, которая «влюбилась» в одного из героев. Мне так понравилось, как она взяла его за руку – она обхватила его большой палец ладонью. Мне кажется, в этом жесте соединилась детская невинность и какая‑то необычайной степени опытная порочность. И мне так хотелось взять за руку так какого‑нибудь мужчину. Не моего мужа. Я не чувствовала к нему этого искреннего порыва: соблазнить. И вот теперь мне так хочется взять Илью за руку так. И потянуть его в сторону. И указать на какую‑нибудь затейливую картинку, которая меня привлекала: ах, смотри! Мне захотелось сделать это прямо сейчас, потому что впереди я вижу красную буковку «М» у входа в метро. А это значит, что мы расстанемся. Что мы снова прервём свой разговор, как тогда, у беседки. Только‑только разогнавшись, затронув часть тем, которые требуют более подробного обсуждения. Хотя… эта незаконченность создала такую благодатную почву для моей фантазии. Правда, я сейчас уже не уверена, насколько последствия от этого странного ощущения безопасны для меня.

Я действительно подошла к метро. Мне нужно спуститься вниз и ехать в квартиру. Так не хочется! У меня такое странное чувство удовлетворения на душе. Я впервые в жизни вела своего рода внутренний диалог. Я так ярко представляла наш разговор: слова, интонации голоса… эту очень незатейливую игру в бисер.

Ну же! Мне нужно спуститься! Вернись в реальность, Оля! Впереди несколько станций в подземке, короткий путь к подъезду, полупустой холодильник и непослушный кусок стейка, который нужно пожарить. Впереди обмен дежурными фразами с мужем. Гигиенические ритуалы. Проверка безопасности помещения. Сон.

 

Почему у нас с мужем так мало друзей?

У нас есть схожая позиция в том, что заводить дружбу на работе – опасно. Пожалуй, это даже опаснее, чем служебный роман. А трудно перевести отношения между собеседниками в дружеские, если не делиться секретами, не поднимать откровенные темы, не приглашать в гости.

Однако если мой муж очень привязан к месту своей работы, то мне с этим гораздо проще. Мои профессиональные способности универсальны, могут пригодиться и в маленькой фирмочке, и в большой корпорации. Правда, я ограничена территориально – отсутствие способностей к иностранным языкам не позволяют мне покинуть родину и поселиться где‑нибудь в другой стране. Казалось бы, я работаю с цифрами – мой муж думает, что мне было бы проще, чем ему. Он эксперт в областях узких, работает с абстрактными понятиями, но ведь он хорошо знает английский. На его месте я бы с удовольствием рванула на годик‑два на стажировку в США. Сейчас меня здесь ничего не держит. А может, я в глубине души думаю о том, что была бы рада пожить без него. Иногда мне кажется, что я убеждаю его уехать.

Честно говоря, я пыталась представить жизнь без него. Как это? Когда он не будет ночевать со мной в одной постели неделями, месяцами. Не будет язвить мне за ужином после моих неудачных попыток завести беседу. Не будет тащить меня по воскресеньям в продуктовый магазин и к его родителям. Казалось бы, эта скучная и неприятная картина семейной жизни должна мотивировать меня к расставанию. И мысль о том, что я буду одна – в данном конкретном случае должна приносить мне облегчение. Но я не хочу. Не хочу, чтобы мы расставались. Возможно потому, что меня больше пугает одиночество, чем разрыв отношений с этим человеком. А может, я и вправду ещё на что‑то надеюсь.

Так почему же у нас так мало друзей? Так было не всегда. Куда делись одноклассники, однокурсники, друзья детства? Как мы умудрились так незаметно растерять громадную компанию, в которой пересекались и заводили дружбу друзья друзей, закручивались романы, планировались поездки в гости. Нам было мало пятницы и выходных, мы могли встречаться вечерами будних дней, хотя бы на часик, хотя бы попить чайку. И численность тусовки всё время менялась: мы могли встречаться вчетвером, всемером, по двадцать человек. По мере того, как все обзаводились семьями, количество знакомых росло. Конечно, мы уже не могли себе позволить встречаться в любой день, но у нас всегда оставалась суббота.

А потом мы отгуляли свадьбу, и всё вдруг стало меняться. Жизнь продолжалась, но как‑то… не с нами, вокруг нас. Мы стали часто отказываться от приглашений, стали реже звать гостей к себе. И, в конце концов, нам просто перестали звонить. А мы и не настаивали. Когда я думаю об этом сейчас – мне становится ужасно грустно. Мы рвались к стабильности в карьере, в быту, в отношениях – и теперь как никогда я нуждаюсь в людях. Близких и весёлых, многочисленных.