Вальс-бостон. Вперед и вперед

* * *

 

А в столярке начинался пир.

Геша и Саня восседали у окна над раскатанными по газетке огурцами. Пустая водочная бутылка стыдливо блестела в углу. Третий стакан – аккуратно налитый и прикрытый хлебным ломтиком, как на поминках, ждал меня на верстаке.

Всякий раз они оставляли мне, хоть и знали, что делают так зря. Но моя порция составляла для моих сослуживцев своего рода банк: выдув свое одним махом, они знали, что чуть позже получат и ее тоже – процесс растягивался и становился еще приятнее.

Разумеется, я пил – но не работе и не в таком обществе. Здесь я жил под защитой выдуманной язвы.

– У Любашки был? – поинтересовался Саня, взяв мою дозу. – У нашей попечительницы средств труда и воспроизводства?

– А то, – коротко ответил за меня Геша. – У ней самоё.

– За гвоздями ходил, мужики, – пояснил я. – Кончились ни вперед, ни после.

– Ну и как – дала? – поинтересовался Саныч, с наслаждением держа перед носом полный стакан. – Получил сатисфакцию?

– А то нет, – Геша осклабился, смачно рыгнул. – Юрец не нам чета, у него еще стоит. Такому она не то, что гвозди…

Он сделал непристойный жест опухшими от пьянки пальцами.

– …Не то что гвозди… Все что хочешь даст, ежели попросить как следовает.

– Учти, Юрец! – он Саныч назидательно поднял палец с синей наколкой, затейливым перстнем в виде оскаленного черепа. – Геша глаголет абсолютную истину, сия дама оправдала свое имя, весьма преуспев в древнейшей из земных профессий! Ты еще не прибегал к ее услугам в сексуально‑эротическом организме?

– Загнул, Саныч – перебор, – возразил Геша, рыгнув еще раз. – Она нашего Юрца на червонец старше.

– Это и суть квинтэссенция. Много ты… Женщина в сексуальном аспекте становится приемлемой…

Саныч отпил наконец из моего стакана, крякнул и выдохнул.

– …Сексуально приемлемой для интима лишь по достижении некоей возрастной границы. Любовь – женщина бальзаковского возраста и знает тридцать способов коитуса. Сексапильность…

– А грудя у нее… – мечтательно перебил Геша. – Что твои подушки, гадом буду… И вообще она вся мягкая, как…. Как это самое.

Он плотоядно отхватил половину огурца.

– Кар‑роче…. У нее, Юрец, коленки – и те мягкие.

Последний аргумент, вероятно, казался Геше самым сильным.

– …А женщина баль‑за‑ков‑ско‑го возраста, – продолжал Саня. – Обладает экспотенцией в области физического соития…

– … Как загонишь ей в задний мост по самые…

Геша явно заимствовал выражение от Ваньки‑шофера, у которого в любой момент водилась водка.

– … А как она сосет – европейский класс!

Пьяный треп достиг вершины.

Я отвернулся от коллег и взялся за раму.

Деля водку, Геша с Саней развалили мне углы, а мерзкий клей успел раньше срока остекленеть и превратился в коричневую скорлупу.

Пришлось отбить его ножом и снова ставить на жар вонючую кастрюльку.

Я взглянул на картину еще раз и вдруг понял, что Рассадинские березы напоминают кости.

Старые, вдоволь полежавшие в земле и обглоданные червями мослы

Промазав раму еще раз, я полез за молотком, благо гвозди теперь имелись.

 

3

 

Принято было говорить, что человек счастлив, когда с радостью утром идет на работу, а вечером с той же радостью возвращается домой.

А если результат тот же, но причина обратная?

Если на работу я всегда спешил, радуясь возможности уйти из дому, а домой возвращался счастливый тем, что на полсуток избавился от работы?

Столярку я покидал всегда с удовольствием, она мне осточертела, если не сказать крепче. Почему же я не пытался найти себе иное место, будто белый свет сошелся клином на нашей галерее? Я просто махнул рукой на все с тех пор, как жизнь моя заложила крутой вираж, в котором я не удержался и сорвался в штопор. Сейчас мне уже ничего и не хотелось менять в своей жизни; порой мне казалось, что мне не двадцать семь лет, а все сорок или даже пятьдесят.

А дом…

Сказать, что он у меня был плохим, конечно я не мог. Нет, дом считался вполне нормальным, пожалуй, даже очень хорошим. Имелся в нем и достаток, и прочный уклад. Только… Впрочем рассказывать о том можно было долго, и всякий раз с новыми деталями.

 

* * *

 

Каждое лето в нашем доме становилось безлюдно по причине отпусков членов моей семьи – я мог царствовать, упиваясь блаженным одиночеством среди пустоты нашей четырехкомнатной квартиры.

В этом году мне такого не выпало.

Правда, мама с папой уехали по семейной путевке на Черное море. Но мой старший брат Олег и его жена Юлия остались на месте. Олежу, по его собственному выражению, «засандалили» в приемную комиссию – он ведь у меня был доцентом Нефтяного института, что составляло не фунт изюма и даже не хвост собачий! – привязав к городу на все лето, и мне приходилось терпеть его общество. То есть не просто видеть брата утром и вечером – а по выходным еще и днем! – но и выслушивать нескончаемые нравоучения.

Удачей могло считаться лишь то, что моя амебообразная невестка оставалась безобидным человеком.