Вальс-бостон. Вперед и вперед

– Тан‑цу‑ют!!! – фальцетом выкрикнул Викстан, ударив печаткой теперь уже по еле дышащему магнитофону. – Постановка рук одинакова во всех группах!

– Была одинакова в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году от рождества Христова. А сейчас иная трактовка. Кисть в латине напряжена и выгнута наружу, большой палец…

– Ты меня учить будешь?! – он взорвался уже всерьез, краснея и брызжа слюной. – Будешь учить, да? Из ансамбля выгоню!

– Где ты партнера найдешь, придурок… – удовлетворенно прошептал я.

Но руку стал держать, как он велел: душу я отвел, большего мне не требовалось.

Откуда во мне кипела такая всепожирающая злость к Викстану? К нему ли, впрочем? Может, к самой жизни?..

Я удивился своим мыслям.

Да не все ли равно, в конце концов…

Встряхнувшись, я принял в ладони теплые Людины бока.

Перед медленным вальсом моя партнершу, натянуто улыбаясь, подошла к Викстану:

– Виктор Станиславович, композиция скучная. Нельзя изменить что‑то?

– Нель‑зя, – отрезал он. – «Скучная»! Вы и эту‑то танцуете так, что плакать хочется.

Люда вспыхнула, закусила губу – я схватил ее за руку, не давая наговорить лишнего, и потащил прочь, навстречу занудным аккордам.

Общий вальс, как всегда, был завершающим во всей репетиции. Рая с Андреем сегодня ругались даже на нем, самом безобидном из всех танцев.

Я слышал, как, переходя ко мне при очередной смене партнеров, она злобно шипела ему вслед:

– …с тобой танцевать!!!

Рая не успела сразу погасить раздражение, вызванное своим партнером. И в глазах ее, зеленовато‑крапчатых, еще перебегали злые искры. Но через пару тактов размякла и привычно, забыв про разницу наших возрастов, облепила меня всем телом.

– Слышь, Юрий, история какая неслабая! – жарко прошептала она, тесня меня своими небольшими, но какими‑то непристойно твердыми грудками. – Отпад натуральный, сто процентов. Галька наша в тебя втрескалась. По самые уши и еще выше и еще ниже – вот, блин, умора‑то!

 

* * *

 

Потом, как обычно, мы с Людой топтались на трамвайной остановке.

– Юр, а Юр, – спросила она. – Откуда ты так хорошо знаешь танцевальные тонкости? Все эти алеманы, ботофоги и флеккеры?

– Я же говорил, я прежде танцевал.

– Но неужели у нас можно так выучиться? По‑моему даже Викстан не понимает всех твоих названий!

– Можно. Но не у нас.

Я вздохнул и замолчал.

Все, что было когда‑то моей жизнью, давно отгорело, превратилось в пепел и успело остыть. Ворошить все это сейчас было как‑то странно и даже не больно, словно, рассказывая о себе, я излагал историю другого человека.

– Я после школы уехал в Ленинград. Учиться. Не танцам, конечно – занялся ими как следует только в конце первого курса. Потом на учебу плюнул и ушел в профессионалы.

– В профессионалы? – Люда удивленно вскинула брови.

– Ну, да, так принято говорить. Числился столяром в одной конторе, а реально – девять репетиций в неделю, все силы на конкурс. Как в спорте.

Да, так оно и было. Уйдя из института, я устроился именно столяром в небольшое ателье по ремонту мебели – выбрал первое, что подвернулось. Опыта у меня не имелось, но руки всегда были вставлены правильно, в детстве я строил авиамодели. А уж там тонкая работа по дереву не шла ни в какое сравнение с любой мебелью…

– Женился тогда же, – зачем‑то добавил я.

– На парикмахерше? – догадалась Люда.

– Да.

– Чтоб в Ленинграде остаться?

– Не только. Мы с нею работали в паре, а при этом быстро друг к другу привыкаешь. Столько времени приходилось вместе проводить, что все вообще само собой получилось.

– А потом развелся, – Люда бросила острый взгляд. – И вернулся назад?

– Именно так, – кивнул я и состроил невеселую улыбку.

– Но почему… Почему так вдруг? – пытливо спросила она.– Если у тебя все получалось и шло как надо. Почему ты все бросил? Случилось что‑нибудь?

Случилось, – подумал я, испытывая крайнюю неохоту вновь рассказывать о том.

Спасая меня от ответа, на повороте загремел трамвай.

 

5

 

– Здоров, Петро‑вич… – Геша вкрадчиво подобрался к моему верстаку.

Я понимающе усмехнулся.

Обычно меня тут называли Юрой, Юриком, Юрасиком, Юрцом – в зависимости от настроения – иногда даже Юрёнком.

Обращение же по отчеству предшествовало серьезной просьбе. Которая у моих коллег оставалась всегда одной и той же.

– Здорово, Геша.

Я разогнул спину, оторвавшись от очередной Рассадинской рамы.

– Как жизнь?

– Жизнь? Жисть моя жестянка, – он не спеша развел руками, щелкнул себя по горлу и сокрушенно покачал головой. – В звизду такую жисть.

– Тяжелый случай, – я кивнул с серьезным, непонимающим видом.

Хотя прекрасно знал все слова, которые должны были последовать.

– Слышь, Петрович, – Геша понял, что тонкими намеками от меня сегодня ничего не добьется и сказал прямо. – Уважь, а? Сгоняй за политуркой.