Ведьмина роща
– Местным хуже всего. Это для нас с тобой Хожий с ведьмой сказки, а для них нет ничего реальнее. Они живут в вечном страхе, который сами же создали, транслируют его из поколения в поколение. А мы с тобой просто на одно лето приехали, хоть и не на самое удачное, но все же на одно.
Слова Глеба для Глаши вдруг точно окошко приоткрыли из ее каморки, и она увидела, что вокруг тоже люди живут, что им тоже бывает обидно и тоскливо, но чаще страшно. Потому что они действительно верят в то, что рассказывают, и бьют дочерей из жгучего, первобытного страха перед необъяснимым. Глаша невольно вздрогнула.
– А чем это лето не самое удачное?
Глеб убрал руку, так и не коснувшись ее волос, и вздохнул:
– Ефросинья Ильинична умирает, рак у нее. И правду Кондрат вчера сказал, до Купалы она не дотянет. А как не станет ее, народ неизбежно будет новую ведьму высматривать. И Хожего с ней заодно.
– Зачем? Они с радостью и от этой избавились бы давно, если бы не выдумали себе страх. Не станет ведьмы – не станет и повода бояться.
За деревьями послышались голоса и замелькали фигуры. Тетка Варвара будила дядьку Трофима.
– Нет, Глаша, не так все просто. – Глеб тоже оглянулся и заговорил совсем тихо: – Деревня эта, ты видела, когда проезжала, больше чем наполовину брошенная. Кто в райцентр уехал, кто в город. У тех, кто уехать не смог, осталась только их изба, пара‑тройка собутыльников да страшная сказка. Сказка, которую они превратили практически в религию. Она росла и пускала корни вместе с самой деревней, вместе с рощей, что они ведьминой прозвали, вместе с Ефросиньей Ильиничной, которая сама под конец жизни поверила в собственное ведовство. Люди опираются на эту сказку и чувствуют землю под ногами, только пока эта сказка для них реальна: пока ведьма у всех на виду в огороде своем копается да в лес за травами таскается и пока засылают к ним изредка самых отчаянных или бестолковых из города. В этом их жизнь, их мироустройство. И за эту сказку, за эту опору они будут цепляться до последнего и биться насмерть с каждым, кто попытается выбить ее у них из‑под ног.
Глаша молчала, забыв дышать. Вот у кого‑кого, а у нее опора под ногами сейчас действительно пошатнулась и пошла трещинами. Вчера, посмеиваясь над рассказом Витька, она искренне полагала, что ребята на самом деле не верят ни в какого Хожего, а серьезные такие, потому что хотят попугать городскую. Но то, что сказал сейчас Глеб, распахнуло под ногами пропасть, в которую она даже заглянуть боялась.
– Сядь, Глаша, сядь. – Глеб поддержал ее под локоть, усадил прямо на тропинку и принялся копаться в небольшой поясной сумке. – Ну‑ка, вдохни хорошенько.
Глаша вдохнула и закашлялась от резкого противного запаха. Голова быстро прояснялась.
– Лучше? – Глеб убрал ватку и протянул флягу с холодной родниковой водой. – Прости, не хотел я тебя пугать. Только предостеречь, чтоб ты местных сильно не высмеивала, не любят они этого. Понимаешь?
Глаша плеснула на руку воды и протерла лицо.
– Понимаю. Все в порядке. Просто жарко нынче, еще дорогой укачало.
Парень кивнул и снова полез в сумочку.
– Держи, хорошо от укачивания помогают. – Он протянул ей горсть мятных леденцов.
Глаша с благодарностью приняла их и спрятала в карман платья. Она привезла с собой пакетик таких, но Егор обнаружил их в первые же дни и, как Глаша ни просила, не оставил даже одного.
Глеб встал и с беспокойством посмотрел на нее:
– Идти можешь?
Глаша улыбнулась ему, оперлась о землю и легко поднялась:
– Да, спасибо.
– Да не за что. – Глеб со вздохом развел руками. – Иди. Тебя зовут. Увидимся в деревне.
Глаша снова улыбнулась, потрепала босой ногой земляничник и направилась к машине.
Глава 4
Видишь мостик над рекою, роща ветками качает?
Не ходи по той дороге, не гляди туда с тоской!
Нет, не смейся! Эта роща только ведьму привечает.
Только ведьма да сам Хожий бродят в роще колдовской.
Бабка Агафья коротко приласкала Аксютку и долго и пристально разглядывала Глашу.
– Ишь, вымахала за год! И в кого такая чернявая?
– А она в ведьмы собралась, вот и чернявая! – хохотнул Егорка, пытаясь проскользнуть мимо бабки в дом.
Глаша так и обмерла, едва пироги не выронила. Бабка Агафья нахмурилась и схватила мальчишку за ухо:
– Это что еще за глупости?!
Егор заюлил и захныкал:
– У‑у‑у‑у… Баба, пусти! Я пошутил!
– Язык не помело, нечего по ветру трепать‑то! Ишь, моду взял на сестру наговаривать! Она гостья твоя, ты ее защищать должен! – едва не поднимая мальчишку за ухо, сурово произнесла бабка. – А ты небылицы сочиняешь!
– Это не я, это Сашка! Пусти‑и‑и‑и! – Егор затанцевал на месте, поднимаясь на цыпочки и вцепляясь в костлявую руку Агафьи.
– Нечего на брата кивать! У тебя своя голова есть, изволь пользоваться! С Сашкой у меня отдельный разговор будет. – Бабка сильнее скрутила ухо, так что у Егора слезы брызнули из глаз. – Еще раз услышу, что про Глафиру небылицы по деревне болтаешь, оба уха откручу! Марш в дом!
Она отпустила пунцовое ухо, и Егор, скуля, точно побитый щенок, бросился в дом. Агафья прошлась суровым взглядом по гостям и снова остановилась на Глаше.
– А ты голову не опускай, нечего! – Она подцепила Глашу за подбородок и вздернула его вверх. – Пусть их болтают, ты девка городская, ученая, понимаешь, что от невежества все беды. – Она еще раз оглядела Глашу, опустила руку и кивнула на сумку: – Пироги сама пекла?
Глаша неуверенно кивнула. Нет, пироги она и в самом деле испекла сама, только вот сочувствия, а тем более защиты от суровой Агафьи Степановны никак не ожидала.
– Ну так пошли пробовать. Поди, остыли уже! – Агафья развернулась и зашагала к дому.
– На такой жаре лишь бы в угли не превратились! – легонько подталкивая Глашу вперед, усмехнулся дядька Трофим.
