Ворон ворону глаз не выклюет. Том III

– И что я смела ожидать от чада нынешнего времени?.. – Кэйшес одарила Виктора снисходительной ухмылкой. Губы её были темны, как у мертвеца. – «Кузнец новой эпохи» – так именовали меня, да с придыханием. Я заложила основание того грядущего, в коем ты обитаешь, Виктор. Ныне об этом и не вспомнит никто.

– Как твои достижения помогут мне с культистами? – огрызнулся Виктор, хоть и кривил душой. Редко кому выдастся шанс послушать о далёких временах от их прямого свидетеля, да ещё такого.

– Последним моим изысканием стало загадочное подземелье, сокрытое под Дарнеллом. И речь моя не о той убогой норе, где ныне прячется Гаруспик, – Кэйшес скривила в призрении тонкие брови и махнула рукой, словно отгоняла муху, – нечто куда грандиозней. В самых его глубинах покоились тайны дейхе – столь драгоценные, что для охранения не пожалели ни сил, ни жизней. Но вместо жданных секретов встретил меня лишь голос во мраке. Привёл он мою команду к дивному реликту – останкам человека, жившего на сей земле задолго до того, как узрели её энлоды.

Кэйшес не упомянула «дейхе», словно говорила о каком‑то ином, ещё более древнем народе. Но существуй он на самом деле, от него остались бы хоть какие‑то следы, разве нет? Современная история Тормандалла звучит единогласно: до прибытия мореплавателей из Вердестта материк принадлежал лишь «белым крысам».

– В воздаяние за своё спасение реликт предложил знания об эпохе величия дейхе. Выбор очевиден, не так ли? – Вопрос явно был риторическим. Кэйшес ни капли не сомневалась в своей правоте. – Увы, команда не поддержала моё дерзновенье. На поверхность они боле не вышли.

Серебристых мурен запятнала плесень. Тронный зал погрузился во тьму.

– Реликт же устрашился нового мира. Некогда его народ сражался с дейхе за сии земли – и пал. О, сколько же в мертвеце скопилось ненависти! И не осталось тех, кому она предназначалась. Надлежало бы догадаться, к чему приведёт подобное отчаяние, но сердце моё не ведало жалости, покуда ухо внимало тайнам дейхе, – всё вещала Кэйшес лекторским тоном. Она не ждала от Виктора ни ответа, ни реакции. Легко представить, как и в прошлом она так выступала перед своими учениками, устремив взгляд куда‑то далеко сквозь стёкла пенсне.

– И в посмертии он жаждал освободить свой дом: коль не от дейхе, так от энлодов. Что ж мог учинить сей жалкий червь против империи, что с каждым днём крепла и разрасталась? Додумался он до самого умного хода, на который была способна его пустая черепушка – воспользоваться разумом моим. Что случилось дальше, история доселе не может забыть.

Виктор дрогнул, когда вокруг него повалились трупы: ряженые в многослойный атлас дамы, закованная в старинные доспехи стража, одетые в туники мужчины – кто‑то зарезан мечом, кто‑то загрызен зубами и задушен руками. Стекающая со стен чёрная жижа смешалась с кровью.

– Ты когда‑нибудь жалела о том, что натворила?

– Ненависть червя питала мою собственную: к императрице, к завистникам и клеветникам – ко всем, кто дерзал усомниться в моих трудах и шептался по углам, будто место при дворе мне даровали за постельные ласки. Глупцы! Хэвард Хоррус любил науку куда более плотских утех – сею страсть мы и правда разделяли, – Кэйшес накрыла ладонью брошь в виде бражника, приколотую напротив сердца. – Многие получили по заслугам, однако сожалею, что в жернова мщения угодил и сам Хэвард, и кровные его, и ученики мои, и друзья. Вот, гляди на сие жалкое создание!

Она указала на тень, притаившуюся за троном. Там, в самой густой тьме, сидел скелет. Он согнулся в три погибели и тщетно пытался укутаться в знамя Хоррусов – но ткань оказалась слишком короткой, чтобы скрыть его непропорционально длинные кости, покрытые вязкой чёрной жижей с сиреневым отливом. Между рёбер зияла дыра, и в этой полости покоилось гигантское лиловое око, излучающее слабый свет. Из его основания прорастали чернильные щупальца: они обвивали кости – запястья, лодыжки, позвоночник, – как нити марионетку.

Жуткое существо, отвратительное. Но жалкое ли?

– Всего лишь куча костей, что я тащила к свету в мешке за плечами. Как посмел этот оброс низвести меня до роли безвольной куклы? Да ещё сбежать, едва приближённые Квадранты явились за мною, – голос Кэйшес всё меньше походил на человеческий. От его гула закладывало в ушах. – Столетия миновали – и он вновь скликает люд вокруг себя, да без них так и остался ничем!

Внезапно всё стихло. Исчезли и костлявый уродец за троном, и трупы, и жижа. Кэйшес резко откинула с плеча кудри, и те распались на бражников от малейшего движения.

– Погоня за Левиафанами – тщета, а вот саму заразу возможно избыть, коли выжечь корень её. Как же добраться до него? Это дело нелёгкое. Но я сумею.

– Твои планы впечатляют, – Виктор тряхнул ногой, до сих пор чувствуя липкое прикосновение жижи. – Но ты покоишься в стальном гробу на дне колодца. Оттуда далековато до Глотки Предтечей.

– Вода и время подточили мою темницу. Я вырвусь из кокона, и чем больше жертв, тем скорей свершится исход. Тогда ледяная пустошь не укроет Скорбящего палача от моего роя.

Видение распалось на части, и Виктор вернулся в пыльный цех. За всё время, что его разум «гостил» в тронном зале Хоррусов, он успел сделать от силы пару шагов. Если история о Скорбящем палаче была очередной попыткой Кэйшес склонить его к беспорядочным убийствам, то пусть старается лучше.

Накануне праздника пасмурная серость Дарнелла разбавилась яркими красками. Обычные стёкла фонарей заменили на цветные: мягкие блики зелёного, синего и алого рассыпались по мокрой брусчатке, подобно осколкам витражей. С деревьев свисали пёстрые ленты, а улицы заполонили броские листовки, зазывающие на концерт Элли Белл. Город, насквозь пропитанный бедами, впервые за долгое время позволил себе улыбнуться. Но не Виктор. Повсюду – на стенах, на фонарях, на столбах и даже на бочках – висели портреты Хейда. Взгляд раскосых чёрных глаз, изображённых с удивительной точностью, всюду преследовал Виктора и укорял за то, что он вновь не смог спасти того, кто ему доверился.

«Откуда взялись гончие листы? Неужели Хейд всё‑таки выжил?» – Виктор ускорил шаг. Хотел сначала наведаться в Горбы, но слабая, глупая в своей наивности надежда потянула его к «Рыбьему хвосту».

Цирюльня ничуть не изменилась. Всё те же морковные стены, всё та же странная конструкция в виде рыбы, торчащая из пролома в крыше. Виктор задержался у порога, и сердце дрогнуло от глупой надежды: а вдруг сейчас со скрипом распахнутся ставни, и Хейд махнёт рукой, насмешливо, как всегда – мол, чего застыл, заходи…

Но дом молчал.

Виктор поднялся по лестнице на второй этаж. Под ногами хлюпала вода – никто не опустошал ведра, подставленные под рыбу, вывалившуюся из потолка. В спальне его ждали холод, сырость и пыль. Много пыли. Хейд точно здесь не появлялся.

Всё вокруг хранило след руки Хейда: чашки на полке повёрнуты ручками вправо, бельё сложено углом к углу, рубашка, оставленная на спинке стула, будто ждала, когда её вновь наденут. Сложно принять, что всё закончилось, да так резко. После изгнания Виктор был окружён презрением, ненавистью и бесконечными просьбами в обмен на лживые обещания. Один Хейд ничего не требовал и не просил – он предложил «взаимовыгодное сотрудничество». Резкий, язвительный, непредсказуемый. Такой вёрткий тип мог ускользать от смерти до тех пор, пока самому не надоест.

«И в тот раз ускользнул бы, но на свою голову решил спасти меня», – от этого на душе Виктора становилось ещё поганее.