Ворон ворону глаз не выклюет. Том III

Хейд сел на шаткую табуретку. В такие моменты он чувствовал себя экспонатом на постаменте: спина ровная, пальцы сомкнуты в замок за головой, локти раздвинуты в стороны – ещё и двигаться нельзя. Надзиратель задрал выцветшую робу до самых подмышек. Пока он снимал бинты, кожу царапнули перчатки с мелкой металлической сеткой – из‑за них каждый осмотр превращался в пытку. Ничего не поделать: Хейда считали Левиафаном и опасались его касаться, как чумного.

Стальные прутья делили кабинет на неравные половины. На стороне Хейда не было ничего, кроме стула, а вот там, за решёткой, открывалось окно в другой мир – мир стеклянных пузырьков с пожелтевшими этикетками, пугающе изогнутых щипцов и прочих инструментов, больше похожих на орудия пыток. В центре зала высился операционный стол, и хотелось верить, что его столешница потемнела от старости, а не пролитой крови. Может, и от Хейда там пара капель осталась, пока он немножко умирал от дыры в груди.

К решётке приблизилась высокая русоволосая женщина. По золотым ромбам на воротничке голубого халата сразу видно, что дамочка непростая – важная особа среди адептов Мудрой. Взгляд её был тяжёл и неподвижен, как у палача, что пришёл за без пяти минут мертвецом, или скорее как у Виктора, когда тот злился. Посыпались вопросы. Ничего нового: про швы, про самочувствие, про головные боли, мучившие Хейда после того, как он всю операцию пролежал под сонным газом.

– Жить буду? – с усмешкой спросил Хейд, желая растянуть беседу хоть на одну лишнюю минуту. От доктора пахло карболкой, и этот запах нравился ему куда больше, чем вонь нечистот в тюремной камере.

Открыв футляр с очками, женщина нацепила их на нос и присмотрелась к груди Хейда, где тянулась цепочка шрамов – ровно четыре рубца. Он не знал, зачем понадобились делать новые дыры, будто пулевой раны было недостаточно, но плевать – шрамом больше, шрамом меньше.

– До суда точно, – неизменно серьёзно ответила мисс Денмарк. Сама она не представлялась, но Хейду повезло услышать краем уха, как к ней обращался один из охранников. Обычно он недолюбливал всех, на кого приходилось смотреть, задрав голову, но эта суровая энлодка умудрилась его зацепить. Для неё «мистер Четырнадцатый» оставался обычным пациентом, без оглядки на чужеземную кровь и висящие ярмом преступления. Это подкупало. Особенно в месте, где каждый считал своим долгом напомнить, что плесень на потолке имеет больше прав, чем Хейд.

Все ответы и личные наблюдения мисс Денмарк записала в журнал, едва успевая макать ручку в чернильницу. Состояние пациента она охарактеризовала как «стабильное», несмотря на попытки Хейда симулировать обратное. Ох уж эта удивительная женщина и её разоблачающий любые уловки взгляд.

– Рад был повидаться, леди Доктор.

– До завтра, мистер Четырнадцатый.

Пора крысе возвращаться в клетку. Звякнула цепь – надзиратель дёргал её, как поводок, заставляя Хейда пошевеливаться. Нарочно так делал, паскуда. Обычные кандалы слишком большие для запястий айрхе, потому нацепили «детские», как шутили между собой охранники. Чёртовы куски металла впивались в кожу и раздирали её до крови. Путь от кабинета до изоляционных камер занимал ровно семь минут – вот и вся прогулка. Раньше не было и такой мелочи, пока Хейд не мог встать с койки.

Скрип ключа в замке, запирающего Хейда наедине с пустыми стенами – самый ненавистный звук из всех. Хотя так ли уж он одинок? У него есть компаньоны, целая сотня. От них остались нацарапанные послания, кривые надписи, рисунки. Кто‑то писал числа, даты – считал дни до казни. Кто‑то – имена, будто надеялся сохранить о себе хоть какую‑то память. Ещё были глаза. Много глаз. Порой казалось, что это другие заключённые камеры номер четырнадцать смотрели из прошлого на своего собрата по несчастью. Хейд и сам оставил метку: выцарапал вокруг двух уже нарисованных глаз кошачью морду. Выражение у неё получилось такое же глупое, как у Первого.

Тюрьма – это скучно. Непрерывный цикл одинаковых событий. Хейд в шутку называл своё заключение «отпуском», но это скорее изощрённая пытка, чем отдых. Каждая минута бездействия ощущалась как наглый грабёж – будто кто‑то вырывал её из и без того возмутительно короткой жизни.

Хейд вздохнул и полез на свой любимый насест. Прикрытый полусгнившей крышкой толчок – самое близкое место к щели под потолком, которую издевательски назвали окном. Иногда везло поймать лицом дуновение ветерка. Он приносил с собой не прохладу даже, а напоминание, что где‑то там всё ещё существует привычный мир – с вечно пасмурным небом, не стихающим шумом улиц и землистым запахом после дождя. Так и проходили его дни. Некуда бежать. Не от кого прятаться. Ожидание и размышления – вот и все занятия.

«Зачем только лечили? Чтобы свести с ума в изоляции?» – уже не первый раз Хейд задавался этим вопросом.

В тишине настойчиво лезли мысли, от которых раньше он с лёгкостью ускользал. А подумать было о чём: Хейд ведь много где налажал. Обещал матери уберечь Айру – и позволил ему утонуть. Бросил Айлин, эгоистично надеясь, что Несса справится сама – и куда лучше него. Ответственность виделась ему непосильным грузом, но теперь‑то появился шанс всё исправить: помочь брату открыть Горнило, упокоить Предвестника, спрятать Айлин от Левиафанов, вытащить Паразита из племянника, сжечь Молчащего… А вместо этого Хейд сидел на толчке. Невыносимо.

Одно хорошо – он наконец‑то выспался! На шею Хейда нацепили серебряный обруч с бледным камнем; пришлось долго разглядывать его отражение в ложке, чтобы удостовериться, что это кость Предтечи. Такая защита оказалась Предвестнику не по зубам, но и Айре – тоже. Из‑за ошейника никак не получалось передать весточку брату, что Хейд тут заждался его помощи.

Наступил новый день, новый цикл. На завтрак, как обычно, пришлось давиться парой ложек перловки и чёрствой корочкой хлеба. Хейду доставалась половина от энлодского пайка, и то надзиратели ворчали: «Не многовато ли жратвы для одного таракана?» Наручники щёлкнули, до боли сжимая запястья – малая плата за то, чтобы оказаться в обществе мисс Денмарк. Первая минута прогулки, вторая… на шестой надзиратель дёрнул цепь и увёл заключённого прочь от смотрового кабинета. Привычный цикл дал сбой. Хейд растерянно оглянулся через плечо, наблюдая, как вожделенная дверь отдаляется от него.

Процессия из четырёх охранников вывела Хейда наружу. Солнечный свет ударил в глаза, непривычно яркий после полумрака тюрьмы. Они шли по огороженной дорожке, обнесённой сеткой и колючей проволокой. Вдохнуть бы свежего воздуха полной грудью, пока есть возможность, но трещины в рёбрах за такое спасибо не скажут.

Снаружи, за высоким забором, играла музыка: бодрая, громкая, иногда прерываемая голосом диктора. Неужели сегодня День основания Дарнелла? Хейд гниёт в этой дыре так долго? Как бы Айра не наделал глупостей, оставшись без присмотра. Получил ли он Дар Берислава? Вряд ли. Если Виктор и смог вернуться в город, с продырявленными кишками у него явно хватало забот поважнее, чем просьба какого‑то вора.

Прогулка вышла недолгой. Хейда завели в тесную комнату: каменные стены, одинокая лампочка под низким потолком, стол и два стула, прикрученных к полу винтами. Праздничная музыка слышалась даже здесь, но казалась далёким эхом. День основания в Дарнелле всегда гуляли с размахом: гремели хлопушки и фейерверки, пиво лилось рекой в каждом пабе, а уж сколько Хейд кошельков подрезал – в руках не унести!

«Мог ведь сейчас в "Аисте" пить с Виктором какую‑нибудь бурду…» – Хейд сам не ожидал, что так скоро заскучает по компании этого безумного здоровяка.

За дверью послышались шаги, чьи‑то голоса. Каждая мышца в теле Хейда напряглась до предела, но пока руки прикованы к столу, он совершенно беспомощен перед тем, что его ждёт.