Вредитель

Первоначальная стадия: наброски, общий план, предварительная разметка – всё это стало занимать намного больше времени в творчестве Питера Уильямса, чем раньше. Он тщательно обдумывал то, что собирается написать – и чем больше он размышлял, тем больше сомневался. Причина сомнений Питера была убийственно простой: если потратить время на серьёзное произведение, а Гай вдруг откажется его публиковать, Пит снова наступит на собственные грабли! Да, он снова может попытать счастье на других выставках, размером поменьше, вот только всё это он уже проходил. Мистер Кастелло был единственным человеком, который разглядел в его работах потенциал, и Уильямс отчаянно цеплялся за этого человека, как за последнюю возможность продолжить дело всей его жизни. Без помощи Гая все его начинания вернутся на прежнее место, а опять входить в круговорот «выставка‑отказ‑выставка» точно не имело смысла – Питер знал, к чему это приведёт…

Всё‑таки, несмотря на некоторые ограничения в собственной работе, Питеру таки удалось довести до конца несколько хороших, на его взгляд, и достаточно самобытных картин. Он мастерски постарался совместить на холсте ту оригинальную мрачность и гнетущую атмосферу, которая нравилась в его творчестве мистеру Кастелло и некоторые принципиально новые для такого направления идеи, которые Уильямс давно хотел вложить в произведение – понравятся ли они Гаю или же нет. Как бы он не боялся того, что его патрону может не понравиться несколько иной подход к изображению волнующих их обоих вещей, Уильямс был художником – и был обязан творить так, как велит ему сердце.

В атмосфере тихой мастерской, он вставал перед белоснежным, после окончания первой стадии холстом – и полностью отключал разум. Холодная голова сделала своё дело, теперь наставал черёд поработать его воображению, в котором хранилась цельная перспектива изображения, отчаянно желающая выбраться в материальный мир.

Установив на специальный штатив палитру, Питер брал в руки кисть и погружался в особое место, откуда он черпал свои сюжеты. Оно было подобно мутному озеру, на поверхности которого клубился лёгкий туман. Скалистые горы окружали это место высокой стеной – тут не было ни ветра, ни посторонних запахов. Полная тишина и спокойствие.

Присмотревшись, посторонний человек различил бы в серой дымке лишь озорные блики на воде от лучей солнца; причудливую игру отражений или мерно набегающие волны, время от времени накатывающие на береговую линию. Однако, Уильямс знал, что это всё предназначено для отвода глаз: настоящий секрет хранился глубоко на дне. Ему не особенно нравилось то, что он должен будет сделать сейчас, но иного выхода у него не было.

С самого детства он понимал, что только так может сотворить то, что другим – неподвластно.

В реальной жизни или в фантасмагорическом видении‑трансе Уильямс делал глубокий вдох, закрывал глаза, – и прыгал прямо в мутные воды этого таинственного водоёма. Он не знал, сколько обычно длится бесконечное падение – ни в реальном мире, ни в трансе, однако рано или поздно оно заканчивалось, и он оказывался в каком‑либо из своих детских воспоминаний. Почему именно детских, он не знал, да и не думал никогда об этом. Питер просто отрешённо смотрел на то, что происходило с ним в таком далёком прошлом. И в этот раз он увидел маленького себя в разодранной рубашке кремового цвета и своего отца, в расстёгнутой полицейской форме и помятых брюках…

 

***

 

– И что ты сделал на этот раз?! – разъярённо прорычал Мэтью Уильямс.

В «видениях» Питера отец был всегда недоволен им. Он развалился в продавленном кресле из парчи с узором в виде цветочного букета на правом подлокотнике, отпивал пива из бутылки «Анкор Эйл» и кричал во всю глотку:

– Бетти, какого чёрта?! Разве я просил тёплое пиво?!

Потом Мэтью обращал свой взгляд на дрожащего сына и кривил губы.

– Вы с матерью одного поля ягодки, даже простейшие указания вам не по уму… Я же просил тебя вести себя НОРМАЛЬНО в твоей ГРЁБАНОЙ школе, и что ты устроил? – он вдруг пнул сына ногой в бедро и гаркнул, брызнув слюной: – ЧТО ТЫ УСТРОИЛ?! Какого дьявола ты молчишь, сопляк?! Отвечай, что ты натворил?!

– Папа, я говорил Кевину не обзываться, а он меня не слушал…

– Он обзывался, да? – задумчиво переспросил Мэтью: – А как именно он тебя называл?

– Ну… – Питер захлюпал носом и вытер сопли рукавом, не заметив, как от этого действия поморщился его отец. – Он назвал меня грязнулей, бедняком…

– И что ты сделал? – спросил мужчина, пристально посмотрев на мальчика.

– Пап, можно я не буду рассказывать… – тихо попросил Питер, опустив взгляд.

– Нет уж, если мне звонят на работу в моё обеденное время и орут на меня из‑за того, что у моего сына проблемы с поведением, я хочу знать, что именно ты сделал… – процедил Мэтью. – И я никуда не отпущу тебя, пока ты не расскажешь мне всё, сопляк.

– Я попытался ударить его, а он… – Питер замолчал, захлопав мокрыми глазами и подумал, что ему очень хочется в туалет.

– Что. Он. Сделал? – скрипучим голосом спросил мужчина. – Отвечай, Питер.

– Он позвал друзей, и они меня избили, – промямлил Пит, испуганно покосившись на отца. – Пап, я пытался им дать отпор, но их было трое, они были старше…

– Ну, конечно, ты пытался… – злобно ухмыльнувшись, ответил Мэтью. – А знаешь, что тебе надо было попытаться сделать на самом деле?

Питер шмыгнул носом и ответил то, что ожидал услышать Мэтью:

– Я не должен был позорить тебя…

В этой сцене из его детства Питеру уже было одиннадцать лет, и он начал понимать, что примерно следует говорить в таких случаях, чтобы не спровоцировать очередную вспышку гнева своего отца.

– А ты начал понимать, чего я от тебя хочу, в отличии от твоей тупой мамаши, – довольно осклабился Уильямс‑старший. Присосавшись к бутылке, он шумно глотал пиво, а потом вытер рот и спросил: – Знаешь, чего ты не учёл? В чём твоя ошибка? – Пит молчал, понурив взгляд, потом вспомнил, что отец терпеть не может, когда он так делает, и сказал, что не знает. Перегнувшись через подлокотник, Мэтью достал из‑за кресла новую бутылку и сказал: – Смотри, вот это – уважаемые люди, – он показал на бутылку, потом щёлкнул ногтём по железной крышечке, – А это вот – ты. Врубаешь метафору?

Он зубами открыл пиво и выплюнул крышку под ноги сыну.

Пит быстро закивал головой, хотя ничего не понял из этой загадочной «метафоры» – он и слова‑то такого не знал… Мальчик кивал только потому, что прекрасно усвоил за свою жизнь главное – отец на дух не переносит тупиц и тормозов.

– Хрена лысого ты понимаешь, Питер, – зло рассмеялся Мэтью и отрыгнул, облизав губы. – Только башкой мотаешь, хотя она у тебя пустая, как и у твоей мамаши. Ничего с этим не поделаешь…

– Мэтью, хватит издеваться над ним… – усталым голосом протянула его мать, выйдя из кухни в грязном фартуке.