Вредитель

Тем временем Уильямс продолжал рассматривать кабинет Гая‑младшего. Три из четырёх стен были заняты ошеломительного качества репродукциями известных картин. Искушённый человек мог узнать работы Клода Моне, ранние – из творчества Давинчи, целых четыре – Рембрандта, а у самой двери висела картина «Летняя ночь» Эдварда Мунка. Питер какое‑то время пристально смотрел на этот приземистый домик с печкой, подспудно думая о том, что двигало Мунком, когда он писал эту картину. Был ли он несчастен в этом доме, как Пит – в доме дяди Билла, или, наоборот – это было место, наполненное добрыми воспоминаниями…

– Прекрасная картина, Пит, – восхищённо сказал Гай. По его лицу было видно, что ему действительно понравилось полотно Питера. Он кивнул в сторону холста и спросил: – Это был ваш дом?

– Почему вы так решили? Реализм не всегда предполагает личное отношение автора к изображённому на картине…

– После всего мрака, что мне довелось увидеть, вы показываете настолько проникнутую тёплыми чувствами картину и говорите, что ничего общего с вашей жизнью это не имеет? – Кастелло улыбнулся и развёл руками. – Я не критик, Питер, но я и не слепой. Вы явно неспроста подобрали такую композицию.

– Гай, художники не всегда вкладывают в картины какой‑либо скрытый смысл… По большей части, скорее наоборот. Мы действуем по вдохновению, и где смысл и можно добавить, так это в корректировке. Однако, тут я ничего не исправлял…

– А хотите послушать, что я в ней вижу? – внезапно спросил Кастелло. – Раньше вас только критиковали, а теперь вы можете услышать непредвзятое мнение человека, которому ваши картины запали в самую душу. Так что?

– Пожалуйста, – вежливо ответил Питер, пригладив усы. – Буду рад услышать ваше мнение.

Гай сел обратно за свой стол, кивнул Питеру на гостевое кресло и положил руку на холст.

– Мой дедушка не сразу стал богатым, когда приехал в Штаты. Сначала он трудился на ферме простым разнорабочим… – Кастелло постучал пальцами по специальному кейсу Питера и продолжил: – Шло время, дедушка основал своё дело… И когда он стал достаточно богатым, чтобы иметь собственного водителя, он решил вернуться и выкупить ту ферму, на которой он работал долгие годы. Представляете себе, она до сих пор стоит – невредимая, хранит отпечаток истории…

Кастелло помолчал, задумчиво поглаживая рукой картину Питера.

– Не так давно я был там, – продолжил он, – в тишине старых амбаров и помещений, где десятки лет трудились такие вот работяги, как мой дедушка. Судьба распорядилась так, что именно он выбился в люди, а другим либо повезло меньше, либо… – совсем не повезло. Я посещаю это место, чтобы почувствовать запах истории, дыхание судьбы. Кому‑то она даёт с избытком, у кого‑то забирает всё. Ощущать это – неповторимое чувство… Теперь я могу одним словом сделать любого человека сказочно богатым, либо разрушить его жизнь, и порой мне бывает страшно сознавать, насколько могущественным может стать человек только потому, что таким боком к нему повернулась судьба.

– Я не думал, что такой человек как вы, мистер Кастелло, верит в судьбу, – удивился Питер. – В прошлую нашу встречу вы говорили, что бизнесменом руководит трезвый расчет, а не эмоции или суеверия…

– Вы правы, Питер, я и сейчас так думаю, – ответил Гай, махнув рукой, – однако, когда я приезжаю на эту старую ферму, со мной происходит что‑то, что я не могу описать рационально.

– Чувство безвозвратно ушедшего?

– Можно и так сказать. Я часто думаю о том, что мой дедушка жил на этой ферме довольно большое время, пока у него не появилась возможность уехать в Нью‑Йорк. Через какие‑то десять лет, он уже мог позволить себе выкупить целую гостиницу на выходные только для себя одного, а в наше время уже я – покупаю самое большое казино в Лас‑Вегасе.

– Я ничуть не удивился, когда Марко сообщил мне о вашей сделке, – улыбнулся Питер.

Кастелло вздохнул и с грустью посмотрел на Уильямса.

– Сейчас я могу купить почти всё, что захочу. Независимо от размеров или расположения. У меня дюжина загородных домов, не меньше апартаментов в Нью‑Йорке, однако который из них – мой настоящий дом, мистер Уильямс? Каждый раз посещая ферму, я чувствую, что именно в этом месте оставили свой след множество людей, включая моего дедушку – и каждый из них на протяжении целого столетия считал это место своим домом… С годами я понял, что человеку можно дать безумные деньги, но они никогда не дадут «чувство дома», если его на самом деле у тебя нет и никогда не было. Все эти люди работали в ужасных условиях, но были счастливы – и у них всё‑таки был свой дом, пускай и построенный из пары балок необработанной древесины, да картонных стен, но это ведь был настоящий дом. Если им задерживали зарплату – они держались, продолжая работать в надежде на лучшие времена, однако, если бы кто‑то лишил этих несчастных фермы – они бы погибли. История перемолола бы их, и не осталось бы ни одного воспоминания об этих достойных людях, как и о моём дедушке.

– Ваш бизнес – тоже своего рода воспоминание, – осторожно заметил Питер. – Он ведь вам достался, как последний подарок вашего дедушки, если можно так выразиться.

– Может быть, вот только это, – Кастелло обвёл глазами свой кабинет, – лишь мираж в дрожащем воздухе. Если меня лишить всего этого, что останется в истории от Гая Кастелло‑младшего? – взглянув сквозь Питера, он отрешённо сказал: – Недавно я понял, что настоящей ценностью современного человека может считаться исключительно дом. Не «жилая площадь», как наверняка говорит ваша жена у себя на работе, а именно Дом – с большой буквы. То место, в котором ты оставляешь свой след для истории. Место, куда ты готов возвращаться, независимо от того, какое оно: плохое ли, хорошее, с одноместным гаражом или вовсе без него… – ты оставляешь частицу своей души и именно по этой частичке тебя будут судить те, кто придёт после нас…

Гай Кастелло‑младший вновь осторожно коснулся картины Питера и взволнованно произнёс:

– Когда я смотрю на вашу картину, у меня возникает знакомое ощущение: чувство дома, которого у меня никогда не было в Америке. Чувство причастности к чему‑то большему, чем я сам. Это особенное чувство, которое трудно передать словами… Оно будто…

– Оно будто витает в воздухе, а поймать нельзя? – вставил Питер.

– Мудрые слова, – тихо ответил Кастелло. – Это чувство нельзя получить ни за какие деньги…

Они помолчали.

– Я покупаю вашу картину, – сказал Кастелло, закрыв крышку кейса. Он поправил Рей‑Бен на переносице и спросил: – Вы не думали над моей просьбой?

– Мистер Кастелло, похоже, что вы уже нашли себе хорошего художника, – Питер указал в сторону многочисленных репродукций, развешанных по всему кабинету.

– Питер, всё это покупают мои помощники, – нетерпеливо ответил Гай. – Иногда, и мне самому приходится очень много времени тратить на то, чтобы найти интересующую меня картину. Легко нанять копииста, легко нанять иллюстратора… – он звонко щёлкнул пальцами и показал на закрытый чемодан с картиной Пита. – В том‑то и дело, что мне нужен не безликий печатный станок, а человек с исключительным образованием, который понимает, что именно хотел донести автор до публики. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Да, мистер Кастелло, – нехотя кивнул Питер, – но я не могу поступиться собственными принципами. Я хочу продавать СВОИ картины, а не чужие.