Вредитель

– Точно, – рассмеялась девушка. – Они так волновались, так увлеклись придумыванием различных козней и прозвищ для меня, – «Дуры‑Из‑Оклахомы», – что сами не заметили, как я потопила их, прежде чем они успели очухаться… Ты помнишь, почему так вышло?

– Ты работала. Много. Целыми днями сидела в офисе.

– Да, так и было. Работала не покладая рук, и вот – теперь я делаю кассу конторе, в одиночку закрывая сделку на сто тысяч баксов, а те неудачники к концу квартала отправятся в очередь за бесплатной похлёбкой… Питер, – она крепко сжала мужу руку, посмотрев ему в глаза. – Если бы не твоя поддержка тогда, у меня бы ничего не получилось. Ты взял на себя все домашние дела, ограничил деловые встречи и поездки после свадьбы, чтобы воплотить МОЮ мечту…

Вот тут Питер призадумался. Как же вышло, что он никогда раньше серьёзно и не размышлял об этом?

После переезда в США он действительно связался с некоторыми преподавателями‑гастролёрами, представителями академической школы живописи, которые несколько раз в год посещали Прагу. Некоторое время на правах дружеского знакомства Уильямс предоставлял им картины для показа на частных выставках. Конечно, оплата тоже была, своего рода «дружеская», но это было пустяками в глазах молодого художника – на самом деле, Питер куда больше нуждался в признании своего творчества.

В свою очередь, высокая публика Нью‑Йорка – читатели и критики – отнеслись к его творчеству весьма сдержанно, если не сказать враждебно. Одни воспринимали Питера, как последователя чешской школы живописи, скованной грузом традиций и жанровых клише, а другие видели в его творчестве, наоборот, низвержение основных правил, которыми определялась принадлежность художника к направлению реализма. В целом, оба лагеря «рецензентов» сходились в одном – искусство Питера чуждо для публики Соединённых Штатов.

Тем не менее, Питер Уильямс не терял надежды пробиться сквозь стену предвзятого отношения: за несколько лет жизни в Нью‑Йорке он выслушал много критики в свой адрес, но не сдавался до последнего… Его бывшие преподаватели видели, как молодой человек буквально сгорает на их глазах, но ничего не могли сделать с этим – от их протекции Уильямс упрямо отказывался раз за разом.

С Кэндис они встретились на одной из выставок, когда Питер в последний раз выставлял собственные работы на общее обозрение, поддавшись уговорам одного из профессоров: пожилой преподаватель попросил Питера поучаствовать в благотворительном показе, который устраивал его знакомый бизнесмен. Кэндис единственная заметила, что картины Питера были на голову выше всех остальных работ, участвующих в показе, как по качеству выполнения, так и по эмоциональному накалу сюжетов. Питер и Кэндис обменялись номерами телефонов и стали проводить время вместе.

Кэндис снимала комнату в общежитии, а сам Питер перебивался то по квартирам знакомых художников‑эмигрантов, которые закончили академию раньше него и трудились в основной массе на поприще редакторов модных журналов, то по разным встречам «творцов» сомнительного происхождения – по большей части, это были бездельники или наркоманы, слабо связанные с настоящим искусством, однако у Питера попросту не было выбора, как и денег для оплаты нормального жилья.

Питеру нравилась Кэндис – она тоже хотела занять место в этом изменчивом мире, и мечтала добиться успеха в финансовом бизнесе. Они оба были чужими в Нью‑Йорке: после обучения в Праге он мыслил себя настоящим европейцем, а она становилась чужаком внутри собственной страны, когда сообщала людям, что родилась в маленьком бедном городке в штате Оклахома.

По началу Кэндис боялась пылкого нрава молодого человека – ей казалось, что он такой же, как художники из романов Анри Мюрже: вспыльчивый, безответственный, с «богемной придурью» и склонностями к дурным привычкам. Людей из маленьких городков всегда настораживали такие деятели… Вот только Уильямс никогда не придерживался «спутников творчества» писателей и художников XX века: ему было плевать на алкоголь, а наркотики он считал лишь пародией на то, какие вещи может вытворять воображение в трезвом уме человека. Однажды, он сказал Кэндис, что ведущая сила художника – в его внутреннем стержне, а не в дешёвых удовольствиях. Если этот стержень есть, то настоящего творца ничто не сможет остановить на пути к славе.

Этот ответ её устроил, и они стали парой.

На четвёртый год проживания в Нью‑Йорке дела у Питера стали идти совсем плохо, и она предложила ему переехать к ней – он согласился. Чем больше она общалась с ним, тем больше восхищалась силой его характера: мужчина не обращал внимания на критиков, и не слушал тех, кто предлагал ему простой способ: например, рисовать в журналах. Уильямс привык во всём полагаться исключительно на себя, свои силы, и хотя временами ему было очень трудно придерживаться этого решения, он не оставлял попыток. Целыми днями он ездил по разным выставкам и общался с влиятельными людьми от мира искусства, которые легко могли дать ход его творчеству, однако многие из них представляли авторитетные журналы и аукционы живописи. Слишком велика была опасность навлечь на свою голову критику из‑за мрачности произведений Уильямса…

В итоге, финансовая компания предложила Кэндис переехать в Марш‑хиллз – пригород Канзас‑сити, где «Уоллес Реалти Менеджмент» открыло новое отделение по продаже недвижимости. Она спросила Питера, согласен ли он. Конечно, если бы он был против, она терпеливо перенесла бы его отказ, но Питер и сам уже находился в тихом отчаянии: Нью‑Йорк был закрыт для него, а пользоваться авторитетом других людей, его знакомых преподавателей или друзей в модных журналах – он решительно не хотел.

Взвесив всё, художник решил начать на новом месте. Уильямс был уверен, что в «периферийном штате» конкуренция в искусстве наверняка будет меньше – тогда он думал, что ему будет легче построить карьеру вдали от интеллектуалов, способных только критиковать то, что они не понимают. Короче говоря, он положительно отреагировал на предложение Кэндис, и они без сожалений покинули мегаполис, переехав в сонный Марш‑хиллз.

Спустя некоторое время, Питер и сам не заметил, как с головой погряз в хозяйственных делах. В неторопливой жизни пригорода он наконец получил больше свободного времени для творчества, избавившись от назойливой необходимости постоянно искать заработок – Кэндис получала достаточно, чтобы не беспокоиться как минимум о пропитании. Вот только его положение на сцене современных художников не изменилось; былое рвение превратилось в то, что офисные клерки называли «рутиной» – сам же Пит предпочитал называть свой быт другим литературным словом: застой.

«Канзасский‑Застой» плохо влиял на настроение Питера, а вот у его жены тут конкурентов не оказалось – с теми знаниями, что она получила в Нью‑Йорке, ей открылись многие двери. Никто не ожидал от обычного конторского служащего, менеджера среднего звена, такой настойчивости в ведении финансовых дел организации. Подобный подход для компании «Уоллес Реалти» был чем‑то новым – и Кэндис разрушала шаблон за шаблоном.

Она была из глубинки, но разговаривала строго, по существу, грамотно определяла цели и потребности клиентов. Она была женщиной, но имела по‑мужски твёрдую волю, не поддавалась на уговоры конкурентов. Она стала зарабатывать приличные деньги, наравне с другими конторскими служащими, но ни капли не изменилась – со всеми разговаривала так же вежливо, как и в начале своей карьеры.

А Питер… А что Питер? Всё это время он сидел дома, променяв своё призвание на удел домохозяина.