Высота круга. У каждого своя

Рощин пытался быть ироничным. Но ничего не получалось. Дрожь продолжала бить изнутри. Он понял, что она должна затихнуть сама по себе. И никакая сила воли ее не угомонит.

Перед Рощиным топтался парень. В клетчатых штанах и сине‑белой капроновой куртке. На уши его была надвинута розовая кепка. Рощин ощутил невнятное раздражение.

Этого‑то, небось, за рецидивиста не примут, – зло подумал он. – Даже на наркотики не проверят. Хотя у него наверняка все вены исколоты. А приличного человека чуть было не забрали!

Рощин опять с неприязнью вспомнил тот миг. Когда его руки оказались завернутыми за спину.

Он поставил дипломат на пол. Потер запястья. Точно на них еще остался унизительный след наручников.

Унижение… – горько подумал он. – А что, в сущности, не унижение? Если ты живешь в России. Не имеешь кучу денег. И не приходишься близким родственником кому‑то из небожителей… То вся жизнь одно сплошное унижение. В детстве перед учителями. Потом перед преподавателями общественных наук. Теперь перед оппонентами. Перед Кузьминским на общем семинаре института… Не говоря уж о мелкой шушере. О всяких продавцах в магазинах. Или дежурных ЖЭКа… Будь оно проклято. Наверное, все‑таки надо будет отсюда уезжать. За границу. В любую нормальную страну. Где человек может занять определенную ступень в обществе. И чувствовать себя в безопасности от всяких случайностей.

«Особо опасный рецидивист»… Дрожь вроде бы улеглась. Ему стало почти смешно.

И хорошо, что его парализовал страх. Дернулся бы при задержании… И все. Получил бы дубинкой по почкам. Потом физиономией к столу. Для пущей надежности. Вот уж хорош бы он явился к Корнилову…

А ведь как все могло сорваться, – с внезапным, запоздалым ужасом подумал он, чувствуя, как опять наливается тяжестью левая рука. – Не удовлетворились бы обыском. Документами и содержимым дипломата. Сняли бы отпечатки пальцев. И задержали бы часа на три. До выяснения. Пока не придут оригиналы из их центрального фонда. Или как там у них еще. Потом бы, конечно, отпустили. Возможно, даже извинились бы. А самолет уже улетел. Следующий через два дня. И пошло бы накручиваться спиралью. Одно к одному. Тут задержка, там задержка. Тут неувязка, там отмена. В результате перенос заседания совета, и… Вот уж Кузьминский попрыгал бы на костях! А из‑за чего? Из‑за пары лимитчиков в милицейской форме. Желающих во что бы то ни стало выслужиться. Но не умеющих отличить преступника от порядочного человека.

– …Эй, дарагой, можна тэбе папрасыт!

Рощин опять вздрогнул. Невысокий кавказец глядел в упор карим глазом. Словно с карикатуры. В распахнутой шубе и сбитой на затылок дорогой шапке

– Что вам нужно? – холодно осведомился Рощин.

– Выручать, дарагой, вэкь нэ забуду! – незнакомец нервно повернул на пальце стекляшку в золотой оправе. – У мэна багажь балшой, у тэба багажь савсэм нэт. Запышы чъяст маэго на ты, ара?

– Где багаж? – зачем‑то уточнил Рощин.

– Вот, сматрыть!

Кавказец потянул его за рукав. Вдоль очереди выстроились деревянные ящики. Сквозь широкие щели теплело живое золото мандаринов.

И еще всякая рыночная шваль меня на «ты» будет звать? – запоздало возмутился Рощин.

– Так и вези, – жестко ответил он.

Тут же ощутив удовлетворение, что, натерпевшись сам, сделал зло кому‑то постороннему. Хотя без проблем мог помочь.

– Плати и вези. Не обеднеешь.

– Ну дарагой! – не сдавался тот. – Ну прашу тэба! Ну дагаварыться!

Рощин резко отвернулся, не желая больше говорить.

За стойкой сидела дежурная в синем кителе. С печатью сурового страдания на молодом лице. Она молча оторвала от билета край с фамилией. И выдала измятый посадочный талон.

Рощин отошел прочь. Перешагивая через чемоданы и узлы. И какие‑то мотоциклетные покрышки. Около очереди прохаживался бородатый мужик в джинсах. Рядом на поводке топталась большая черная овчарка.

Совсем народ одурел, – подумал Рощин, которого раздражала уже любая мелочь. – С собаками своими уже в аэропорт ездит. Еще, того и гляди, в самолет полезет?

Он пересек холл. Постоял у выхода. Осторожно косясь на манящий своей незанятостью телефон‑автомат. Вспомнил, что у него нет телефонной карты. И решительно свернул к лестнице на второй этаж. Опять отстоял очередь у буфета. Сердце ныло, не переставая. Но он все равно взял еще стаканчик двойного кофе.

А если… снова милиция? Вернувшийся липкий страх поднялся неожиданно. Рощин оглянулся по сторонам. Потом занял стол в глубине рекреации. И встал спиной к глухой стене. Так, чтобы никто не смог незаметно подойти сзади.

Кофе был опять горяч и крепок. Обжигая нёбо, Рощин выпил его в два глотка. И вдруг неожиданно ощутил внезапную, ошеломительную усталость. Не от последних часов. И даже не от сегодняшнего дня. А от всей жизни. В течение которой он вынужден был постоянно кого‑то догонять. И пытаться перегнать. Усталость звенела во всем теле. Словно он и не пил столько кофе.

Он постоял, держа в руке остывающий пустой стаканчик. Совершенно не зная, куда и зачем себя приткнуть.

Наконец ожила невидимая, страшно унылая дикторша. И позвала на посадку в зал отправления №2.

Следующая очередь ждала на летном поле. Кругом повисла дрожащая от гула темнота. Во многих местах ее пробивали разноцветные огни самолетов. Желтели фары. Переливчато отражались в еще не замерзших лужах.

Народ сбился в кучу у подножия трапа. На нижней ступеньке стояла все та же страдающая девушка. Развернула не слишком широкие свои бедра. И перекрыла путь волнующейся людской массе.

Подошел еще кто‑то. Видимо, задержавшийся в подземном переходе. Отчаянно навалился сзади. Рощина вдавило в гущу раздраженной толпы. Передних толкали коробками и чемоданами. И они понемногу полезли на трап.

– …Товарищ стюардесса, – вырвался из тьмы обтекаемый мужской голос. – Скажите пожалуйста…

– Я! вам!! не стюардесса!!! – раздельно проревела страдалица.

И, запрокинувшись, крикнула в проем распахнутой двери.

– Нина!!! Долго еще будешь шаромыжиться?!

Сверху прорезался тонкий девичий силуэт:

– Сейчас! Еще секунду!..

Рощин усмехнулся чему‑то. Непонятному для себя.

Где‑то неподалеку загрохотал двигатель. Прижал всех к земле, как камнепад. Дежурная прокричала еще что‑то резкое. И сменила гнев на милость. Людская струя хлынула вверх. Рощин всплыл на трап. Сунул куда‑то свои бумажки. Почувствовал, как недружелюбные руки вырвали у него посадочный талон. И наконец поднялся по скользким от наледи ступенькам.

В самолетном предбаннике стояла девушка лет девятнадцати. Профессиональная улыбка казалась приклеенной к ее лицу. Синяя форма была готова лопнуть на талии. И состояла, кажется, из одного лишь кителя. Рощин походя улыбнулся. И двинулся в семнадцатый ряд. Один из последних в салоне.