Взгляни на меня

С окончания школы Святого Джеймса я почти не бралась за карандаш, утратила страсть к рисованию. Искала утешение в книгах. Читала взахлёб, чтобы заглушить звон перепутанных мыслей. Но я, не начеркав больше ни одного наброска, сберегла те рваные куски портретов в бархатных мешочках. Так обычно хранят нечто невыразимо ценное.

Да, не было никаких фотографий среди книг, царства зеркал и прочих вещей, разбросанных по углам или убранных в ящики комода. Но временами я натыкалась на всё ещё узнаваемое лицо. Однажды я потратила несколько выматывающих часов, но сумела восстановить из бумажного крошева только последний портрет того безымянного незнакомца. И жуткая мука выбора не обрушилась следом за воскресшим обликом из безжалостного детства. Никакого метания между роем имён. Незнакомец, стоило лишь всмотреться в его аккуратные, нежные черты, обрёл имя, идеально подчеркнувшее сплетение печали и надежды. Томас Джонатан Эдвардс. Я любовалась надорванной линией нарисованных глаз, касалась чёрточки губ. Рисунок пробуждал воспоминание о хрупкой чистоте. О взгляде Тома, который смотрел непрерывно, почти причиняя боль. Иногда я даже жалела, что принялась собирать этот рассыпанный пазл…

Мне стало интересно, чем Том жил теперь, к чему стремился. Высматривала статьи в журналах, листала фильмографию. Пока я металась от ада до ада, Том трудился на износ: подписывал контракты, снимался в рекламе, ездил к детям, прикованным нищетой к раскалённым трущобам Западной Африки.

Когда он вернулся в Лондон, я и не думала подкараулить набирающего популярность актёра. Хотя это было и нетрудно. Не то чтобы Том постоянно скрывался и передвигался исключительно запутанными тропами, сбивая папарацци со следа. Вовсе нет. Когда затихал восторг от экранизации очередных похождений эксцентричного колдуна, он мог ненадолго расслабиться, заняться другими проектами. И пресса уже не комментировала каждый его вздох. Можно было наткнуться на Тома в кафе, дождаться возле театра. Он любил прятаться в жерле стрекочущей подземки. Там легко слиться с постоянно движущейся массой толпы. А я неожиданно стала бояться случайной встречи с ним. Боялась в его искрящих, пронзительных глазах увидеть своё обезображенное отражение.

Но, похоже, у Лондона, сжимавшего меня в железных тисках, были свои планы на этот счёт.

Три года спустя после аварии я накопила денег для новой жизни. Снова купила билет на самолёт, который поднял бы ввысь к белому морю облаков. И унёс бы к горам Шотландии, до куда бы не дотянулись клыки прошлых лет.

Я взяла совсем немного вещей. Спрятала обрывки детских рисунков под подкладку маленького чемодана. Со злостью вертела ключ в замке, никак не решаясь запереть дверь.

Вагон метро тащил меня под сетью улиц.

Я не чувствовала себя живой, настоящей. Не ощущала дыхания, движения крови в бледно‑голубых венах. Почти не чувствовала жизни, обесцвеченной одиночеством и затяжной бессмысленностью. Не чувствовала, пока не посмотрела на одного мужчину. Он сидел неподалёку и с увлечением вчитывался в страницы книги, раскрытой на коленях.

Мне тут же померещилось невесомое прикосновение к рукаву старенького, потускневшего пальто. Прикосновение разбитой памяти. Я узнала Тома с поразительной лёгкостью, даже не вглядываясь в сощуренные глаза за стеклом очков, не изучая вьющиеся пряди светлых волос и линии сбережённого временем худого лица… Я узнала его по ощущениям тепла, разорвавшим сердце. По горько‑сладкому вкусу тихой радости, вторгшейся в лёд грудной клетки. В меня будто силой затолкали жизнь, как горсть ваты внутрь поникшей куклы, которая должна придать ей особую форму. Превратить в подобие человека.

Поезд проталкивал по глотке метро двух незнакомцев, замерших друг напротив друга.

Я приковала взгляд к его пыльным ботинкам с узкими носками. И как только Том поднялся и двинулся в сторону разомкнувшихся дверей, я тоже встала. Подобрала чемодан и, ни секунды не думая о предстоящем рейсе, поплелась следом. Повиновалась вспышке необъяснимого желания, какому‑то неизвестному пробудившемуся инстинкту.

Не знаю, на какой станции оборвала путь к бегству, какой район Лондона вновь раскрыл передо мной жадную пасть… Отставала на десятки шагов, волоча за собой полупустой чемодан на трёх колёсиках. Там между книгами был зажат воссозданный из клочков портрет мужчины, похожего на Тома.

Он шёл уверенной и быстрой походкой мимо сияния осколков витрин, врезался в глухой рокот улиц громкими звуками шагов. Мимо склонившегося над домами вечера. Мимо жизни, которой не хотелось принадлежать. Наверно, он спешил домой. У такого человека, думала я тогда, сотканного из доброты, нежности и неизлечимого утомления, непременно был уютный дом. Там он находил защиту и свободу. А эта свобода исчезала, пропадала в шуме ветра, стоило только спуститься с крыльца. Известность рано или поздно награждает уязвимостью и делает из тебя едва ли не достояние общественности. Но, честно говоря, что в тот момент я могла знать о Томе, о его душе, настроении, привычках? Неровное сплетение рассказов журналистам, полутона путанных откровений – не самый надёжный источник. Не во всех словах спрятана чистая правда. Порой для актёров она бывает слишком опасна.

Ботинки раздавливали мелкие лужи, вздымали грязные брызги дождевой воды. Когда скрежет чемодана стал невыносим, я схватилась за скользкую ручку и подняла его над асфальтом. Внезапно Том остановился, спрятал покрасневшие от холода ладони в карманах чёрной куртки и обернулся:

– Почему вы идёте за мной?

Это был второй вопрос, который я от него услышала, испуганная до смерти. Не дольше нескольких секунд мы смотрели друг другу в глаза.

Страх будто отрезал язык, и я от отчаяния прикусила губу до крови. Обхватила трясущимися руками чемодан и кинулась бежать по незнакомой дороге. Всё сворачивала и сворачивала, бросалась мимо переулков и тёмных углов, пропахших сыростью.

Я спряталась в промозглой тени, прижала к груди чемодан, в котором сосредоточилась моя перебитая жизнь. Внутри хранился весь уцелевший смысл. Я зарыдала, сидя в размазанной по асфальту липкой грязи.

– Почему вы идёте за мной? – спросил он.

– Потому что ты моя память, – не ответила я.

Самолёт улетел без меня.

Я вновь крутила ключ в старом замке.

Мне было двадцать семь. Я дожила до две тысячи двенадцатого года. И продолжила жить дальше. Но теперь Лондон стучал в висках успокаивающей музыкой его шагов.

 

Обрывок 5