Взгляни на меня

– Как вас зовут? – спросил он, а я в смущении жалась к дверце, боялась соприкасаться с Томом. Так удивительно быстро испарилась тревога. Внезапность встречи вышибла меня из оцепенения, заглушила вой угрозы. Затихло, притупилось и потом схлынуло что‑то гадкое, лихорадочное. Я сидела рядом с ним, с парнем из толпы, и не думала про разнолицего монстра за столиком у окна.

– Вивьен.

– И часто вы, Вивьен, кидаетесь под машины?

– Подсказать, на каком перекрёстке можно зацепить меня капотом ещё раз?

– Только если это единственный способ встретиться с вами.

Я услышала его негромкий, безобидный смех и вздохнула с облегчением, сердце понемногу успокаивалось. Стучало без надрыва. Конечно, он шутил, как же иначе. Мы с разных сторон жизни. Том, безусловно, это прочувствовал. И мне поначалу казалось, что сделал он такой вывод, оценив мою старую куртку, тонкие серые джинсы и забрызганные чёрные кроссовки. Всё не дырявое, не изношенное, не заросшее заплатками, а обычное, не кричащее о бедности. Да, дешёвое, простое, купленное давно. Но и знаменитости не всегда выходили из дома безупречными и замотанными в дорогущее тряпьё.

Значит, Том как‑то иначе понял, что для нас реальность разворачивалась с противоположных ракурсов. Это читалось в его настороженном лице. Он без труда догадался – я его узнала. Мы смотрели друг на друга с опаской, недоверием и жалящим, жадным интересом, которого обычно люди стесняются. Но такие короткие нечаянные встречи смывают грани дозволенного. Ты осознаёшь: этот человек всего лишь случайный гость твоего вечера, временный попутчик в перепутанном русле жизни. И потому можно не казаться лучше, не пытаться понравиться. Всё забудется, сотрётся. Мы просто незнакомцы с глухой болью в груди, по‑разному угасающие, но одинаково потерянные.

Я забывать не хотела, пусть и вела себя поначалу недружелюбно, отталкивала его любопытство, с усилием делала вид, что мне неуютно. Понимала – это мгновение вовсе не исток чего‑то нового, а смешное совпадение, глупая шутка, и ни к чему тратить утекающие минуты на грубое притворство. Но почему‑то мне казалось, что настоящая я гораздо хуже и омерзительней, чем в страхе вылепленный образ хмурой девушки. Чудовищный парадокс – среди возвращавшихся с работы бедолаг, зажатых в автобусе, я всё‑таки чувствовала себя другой, не похожей на них ни духом, ни сердцем. А рядом с Томом хотелось превратиться в кого угодно, но не в обычную Вивьен Энри со всеми недостатками и ураганом сожалений.

Сработала странная защитная реакция в ответ на внезапную сдержанную пытливость Тома. Он раскусил мою игру, прекратил расспросы и больше не пытался подбирать правильные слова. Это утомляло его и раздражало, Том явно хотел продолжить разговор. Но всё, что он не решался произнести, звучало в тяжёлом, неловком молчании, отражалось в усталых глазах.

Я отказывалась ехать в больницу, отмахивалась от любых проявлений заботы и просила отвезти домой, не заморачиваться, не жалеть.

Такси остановилось возле цепи трёхэтажных домов. Вот и оборвалась неудачная шутка. Том не дал мне заплатить, я что‑то пролепетала небрежно из благодарности, туго затянула шарф и выскочила на тротуар. Сделала глубокий вдох ледяного, пустого воздуха без запаха. Без надежды. Без жизни.

– Перчатки, Вивьен, – едва улыбаясь, напомнил Том, высунулся из такси. В печальном взгляде сквозило неясное сомнение.

– Ах да, – я резко стянула их, подала Тому и проговорила с подчёркнутым равнодушием, которое уже растрескивалось, звучало неестественно: – Прощайте, мистер Эдвардс.

Отвернулась, вцепилась в сумку и зашагала по сияющему мокрому снегу. Дверца захлопнулась, такси двинулось дальше, вверх по опустевшей улице. К берегу другой реальности. В душе всё заледенело и сжалось. Так мечтала встретить этого человека и с поразительной лёгкостью от него отделалась! Феноменально. В четвёртый раз Лондон вряд ли будет настолько щедр, чтобы подарить ещё одну неожиданную встречу. Не в его духе вообще баловать такими сюрпризами.

Вытащила ключи из наружного кармана сумки, поднялась к двери. Брелок в виде хохочущей тряпичной куклы, почти такой же, что была в машине Джейми, упал на ступеньку заснеженного крыльца. Я хотела наклониться, но в следующую же секунду застыла, испуганно задержав дыхание. Боялась обернуться.

– Бывает странно, правда, когда кто‑то идёт за вами? Кажется, однажды мы уже встречались, – чуть насмешливый, какой‑то потухший голос невесело прозвучал среди тихого гула улиц.

Не может быть. Неужели запомнил?

– И почему вы идёте за мной? – не сдержала нервной улыбки, повторила вопрос, заданный Томом пару месяцев назад. Вопрос, загнавший меня в угол, на дно бушующих страхов.

Том смял в кулаке перчатки, замер у самого края крыльца. Под распахнутым пальто виднелась белая рубашка и синий пиджак из плотной гладкой ткани. Лицо выражало замешательство и тоску. Том – образ моего воскресшего желания жить. Его привела сюда маленькая искра померкшего воспоминания.

Но Том будто и не слышал меня. В его душе плавилось страдание, сердце раздирали злость и печаль.

– Я расстался с Джейн… – сказал он, прикусил губу, глянул куда‑то ввысь, в чёрную пустоту нависшего над городом вязкого неба. Он догадывался, что я ни черта не подозревала о его девушке и никому не стала бы раскрывать тайну этой кровоточащей раны. – Ушёл, пока можно было уйти безболезненно, тихо, не дойдя до предела… Но не выдержал, безнадёжно испортил то, что давно прогнило.

– Том…

Не смогла в ответ на порыв его горькой грусти произнести наигранное, безжизненное «мистер Эдвардс».

– И теперь передумал оставаться один в этот вечер, – Том подобрал промокшую куклу с порванной петлёй. В его голосе зазвенел надлом. – Ты впустишь, Вивьен?

Том не сомневался, что мы стояли на пороге дома, в котором меня никто не ждал.

И я сдалась, шумно выдохнув.

– Если съешь вчерашнюю запечённую курицу.

 

Обрывок 6

Отчего‑то не спешила включать свет. Тусклое сияние мгновенно заскользило бы по крохотному коридору, рещко прочертило бы мою жизнь, которой всё здесь было наполнено. Стены с блёклыми зелёными обоями, низкая тумбочка рядом с изогнутой металлической вешалкой, похожей на кривой ржавый фонарь, коврик у порога, деревянный шкаф со скрипучими дверцами… Каждая деталь казалась чем‑то несовершенным, недоделанным, с царапинами и трещинами. Ко мне и прежде заходили мужчины, так же в смятении топтались у вешалки, раздевались, развязно шутили. Засыпали в моей постели, утром варили кофе, сгребали в тарелку разогретые остатки обеда, улыбались по привычке, не то вежливо, не то с затаённым презрением. И исчезали. Но какой‑то совершенно незнакомый оттенок стыда я остро ощутила только в тот момент, когда Том шагнул вслед за мной в квартиру, проник в мою жизнь, как тонкое лезвие под сердце. Никто из нас не различал ни намёка на то, что на самом деле это не первый и последний ужин.