Взгляни на меня

Звук захлопнувшейся двери. Шаги вниз по лестнице, как эхо падающих камней, которые ударяются о стенки глубокого колодца. Тело ожило, парализующая робость испарилась. Я посмотрела на тумбочку: среди расставленных в ровную линию флаконов лежали перчатки Тома. Он, судя по всему, успел выстроить помаду и духи в произвольном порядке, пока я шла на кухню и собиралась разогревать вчерашний ужин.

 

Обрывок 8

 

Я вернусь. Так он сказал. Порой я нарочно повторяла эти слова перед сном, как мантру. Вновь и вновь. Любопытно, какой будет следующая встреча, о которой Том заявлял с поразительной уверенностью. Всё, что нас связывало – случайная заснеженная улица из переплетения перекрёстков и развилок, адрес маленькой квартиры и разговор, затянувшийся до полуночи. Мы даже не обменялись номерами телефонов. Вновь стали недосягаемы. Каждый на своей стороне реальности… Гораздо проще бросаться под колёса проезжающих мимо такси, чтобы наткнуться на нужный автомобиль, нежели всерьёз полагать, будто Том возьмёт и позвонит в дверь, вырвется из сети насыщенных будней.

Возможно, не стоило продолжать надеяться на внезапное чудо. Но я стала часто отпрашиваться с работы, понемногу вызывала раздражение и растущие подозрения у вечно недовольного Говарда. Нарываясь на увольнение, я стремилась скорее добраться до дома, приготовить что‑нибудь вкусное и терпеливо ждать. Сжимала забытые Томом перчатки, гадая, куда же его унесли ускользающие, беспощадные дни. Что угодно могло выжечь из памяти неловкое обещание вернуться. Не исключено, что он разбрасывался такими словами перед каждой наивной дурочкой, с которой наигрался. О подобных забавах не писали в статьях. Нигде не сказано о привычке Тома Эдвардса напрашиваться на ужин, вешать лапшу на уши и исчезать на поводу у легкомыслия. Оказаться обманутой – пожалуй, самый безвредный итог. Это не привело бы к тому, что медленно проступало в тумане завтрашних дней. Я вслушивалась в молчание трубки домофона, прокручивала в голове темы для обсуждения, непринуждённых, лёгких бесед. Мне до безумия хотелось говорить с ним. Может, Том появлялся на пороге днём, пока я, нацепив фальшивую улыбку, металась между столиками с нагруженным подносом, забавлялась с Лайлой в нашей неизменной игре «Подбери кличку загадочному мужчине, который всегда занимает третий столик и напивается в мечтах о покупке яхты». А если Том пожалел о неосторожном обещании и вовсе не собирался опять коротать вечер с обыкновенной официанткой? Развлёкся достаточно. Или Том пытался достучаться в любой другой неудачный момент, когда я выходила за продуктами или отлучалась ненадолго, чтобы накормить старого кота соседки Марты, неудержимой охотницы за приключениями. Она укатила на две недели в Италию с очередным ухажёром.

Впервые за пару лет достала тот восстановленный портрет. Рассматривала, сравнивала с Томом. В этот раз запомнила его глаза до мельчайших подробностей. Цвет безумно завораживал, было бы интересно подбирать нужные краски. Переливы оттенков голубого и зелёного, как вихрь морской волны или мягкое утреннее небо. Длинные изогнутые ресницы, строго очерченные веки, изгибы тонких морщинок, похожих на сеть прожилок листьев… С момента столкновения в толпе Том успел прожить свою боль, дробящую и дикую, прожил целую жизнь за то время, пока мы барахтались по разным полюсам реальности. Ему почти тридцать один год. Том научился выживать там, где никто не торопится беззаботно откровенничать, чтобы с наименьшими потерями выбраться из игры, в которой подсчитывают твои уязвимости и целятся для выстрела в упор. Возможно, он не хотел вляпываться в историю, чувствовал, что нужно держаться подальше от таких, как я. От людей с грязным кровоточащим прошлым. Или от обычных официанток.

Но я верила, что Том вернётся.

– Эй, Ви, у тебя уже появился новый парень? – подловила меня Лайла прежде, чем я успела выскочить из кафе навстречу наивной надежде по скользким тротуарам, сквозь дрожащие полосы света фонарей. – Разобьёшь бедному Алану сердце, он давно ищет способ покорить тебя.

– Разве я не успела его убедить, что это плохая идея?

Сбегая от звона кружек, дребезжащего ворчания, рассыпанных крошек и запаха безысходности, я совсем не думала о чувствах и намерениях Алана. Он раздражал стойкой навязчивостью, обострённым желанием вмешаться в моё существование, навести порядок на свой лад. Я не могла считать Алана хорошим заботливым другом, приходилось выдавать десятки отговорок, выискивать повод быстрее исчезнуть. Что‑то неясное в его поведении тревожило и вынуждало быть внимательней. Я никогда не позволяла ему провожать меня до дома, выстроила границу между нами.

– Он не угомонится, пока ты не сдашься или не замаячишь перед носом с тем красавцем, к которому так торопишься, – негромко, хитро усмехалась Лайла. Она, очевидно, раскусила это особое, раздирающее, горько‑сладкое предвкушение, которое захлёстывало и жгло. Так спешат покинуть обречённое, изгрызенное штормом судно. Так бегут по трещинам разломанной земли, чтобы оставить позади перекошенные руины и выбрать будущее, а не провалиться в чёрную пустоту.

Любопытство Лайлы стремительно пробуждалось, она хотела вытянуть подробности, но я лишь вымученно улыбнулась и махнула рукой. Лайла наверняка бы решила, что я слишком сильно ударилась о капот. И всё случившееся после увидела в глубоком обмороке. Если бы.

От скуки я пару раз пробегалась по ярким снимкам, обрывкам упорхнувшей реальности, где Том в безупречном синем костюме запечатлён вместе с Джейн Хорнер. Она была молодой актрисой, известной по ролям в шекспировских трагедиях и популярных американских сериалах. О них я практически ничего не слышала. Всматривалась в её длинное узкое лицо с выражением усталости и тенью хмурости, какой‑то неясной, въевшейся под кожу жестокости. Смотрела в застывшие прищуренные зелёные глаза с отражениями непрерывных вспышек и вдруг почувствовала, как в недосягаемых недрах немых, обесцвеченных воспоминаний что‑то зашевелилось, назойливо замелькало. Разгорались и угасали белые вспышки, высвечивая нечто размытое и рваное. И в этом необъяснимом сверкании бездны воспоминаний я не смогла ничего разгадать. В недоумении листала фотографии, пытаясь унять необъяснимое волнение. Схваченные цепким глазом объектива Том и Джейн улыбались, залитые искусственным жёлтым светом, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь на полшага. В какой‑то момент мне показалось, я смотрела на манекенов, замурованных под слоями мерцающего ледяного стекла. Имитация полноценной формы. Имитация счастливого человека, которого поставили перед пёстрым стендом с множеством логотипов и хлестали слепящей вспышкой по глазам.

Один алгоритм тусклой жизни постепенно сменялся другим. Я боялась упускать драгоценные секунды, захлёбывалась удушливым ожиданием. Оно звучало голосом Элвиса Пресли, его песни раскалывали тишину, отсчитывали время от надежды до отчаяния. Ожидание с привкусом остывшего ужина, с цветом зажжённой люстры и прозрачных стаканов, до краёв наполненных пустотой. Спустя несколько часов меня словно сдавливали тиски лиловой кухни, казавшейся захлопнутым пластиковым контейнером, где я задыхалась, колотилась о стены. Бросив на стол книгу, едва не сбив ровно расставленную посуду, я двигала стул ближе к небольшому, вычищенному от пыли окну. Откидывала плотную ткань серых штор и смотрела на рассеянные огни улицы, следила за тем, как по мокрому асфальту и подрагивающим грязным лужам медленно ступал холодный вечер. Вытянутые густые тени наползали на ступеньки крыльца, замирали пятнами на кирпичных стенах. Я считала прохожих, которые шагали по тротуару и пропадали за углом. Останавливала музыку Элвиса, переключала на Duran Duran и негромко подпевала Ле Бону:

Никто не знает,

Что произойдёт завтра,