Взгляни на меня

– Уверен?

В его сосредоточенных глазах таилась искра любопытства. Том сказал:

– Конечно, я же так и не выяснил, когда мы впервые встретились.

Наверно, в течение месяца он в перерывах между интервью и фотосессиями гадал, что же я спрятала за болезненной недосказанностью. Пытался додумать сам, где мы могли пересечься на миг и раствориться в потоке своих дней. Мы не спеша продвигались к кухне, я ударила кулаком по выключателю – мягкий свет мгновенно скользнул по гладким лиловым стенам. Очертил скромное убежище наших душ, которые неустанно колотились о затвердевшую клетку тела в вечной борьбе за свободу стать теми, кем научились быть в кипящей неразберихе. В удушливом водовороте нескончаемого обмана, превращающего лица в непроницаемые маски. Мы оба отчаянно искали спасения, узнавали пульсирующую боль друг друга в неторопливых движениях, скрещенных пальцах, тягучей тишине, дрожащей от звука прерывистого дыхания.

– Тебя только это интересует?

Я включила электрический чайник, села за стол, провела пальцем по серебряной тарелке с тремя уцелевшими кусками яблочного пирога, половина которого сгорела в духовке. Вчера я ненароком задремала, навалившись на подоконник.

Том опустился на стул напротив и возразил:

– Вовсе нет, но нужно же с чего‑то начинать разговор. Чем не вариант?

– А я не обещала, что обязательно расскажу… Тот эпизод покажется пустяком, глупостью, если упустить всю предшествующую историю, а она действительно очень долгая и печальная. Хочешь испортить себе настроение?

– Нарочно нагнетаешь?

– Мне ещё ни разу не приходилось говорить об этом вслух, подбирать подходящие слова. Эту правду никто не знает. – Я сгребла на край тарелки засохшие крошки, унимая раздирающее волнение. – Друзья понятия не имеют о том, что со мной творилось в прошлом, какая дорога привела к убогой забегаловке, где с пивом смешиваются мёртвые надежды, бесстыдство и опьяняющая ложь.

В пристальном взгляде Тома мелькнуло сомнение.

– Я не буду настойчиво требовать, Вивьен. Мы запросто можем обсудить церемонию или…

Но он не успел договорить. Безрассудная смелость стиснула сердце, вынуждала рассказывать с отвращением и полыхнувшей внутри ненавистью к тому отрезку прошлого, пропитанного сумраком и чушью:

– Но в общих чертах, думаю, получится обрисовать. Работа официантки – не то, к чему я стремилась после Гилдхоллской школы музыки и театра. Я хотела стать актрисой. Это был способ вышвырнуть себя из собственного тела и поселиться в коже персонажей. Зарыться в чужую драму и избавиться от ползущих по пятам призраков. Назови мне человека без демонов, и я выскребу всю зарплату на памятник такому завидному спокойствию, дням без сожалений и ужаса. У меня подобного багажа даже слишком много, Том. А тогда я хотела обучаться актёрскому мастерству и нарисовать себе лицо, быть кем‑то значимым и не похожим на своё отражение… Впереди был последний год, один единственный рывок – и я крепко ухватилась бы за мечту, поселилась бы на сцене и обрела гармонию. До сих пор отчётливо помню серые тона Силк‑стрит и будто стеклянные, рвущиеся ввысь здания, в которых сияют небо и солнце, приветливо сверкает будущее… Но что‑то сломалось, треснуло. Я… – в горло вцепилось признание о пристрастии к алкоголю, но так и осталось застрявшим камнем. – Жизнь сложилась так, что пришлось бросить учёбу. Сама лишила себя возможности вернуться. Наша первая встреча могла случиться в театре, где‑нибудь на соседних креслах в зрительном зале, при совершенно иных обстоятельствах. Но произошла несколько лет назад в толпе на шумной улице, когда ты ещё не был известен на весь мир, а я уже была никем. – Ощутила дуновение истёртого воспоминания. Случайное столкновение с кудрявым незнакомцем. – Я едва не сбила тебя с ног, и мы застыли примерно на полминуты, внимательно разглядывали друг друга. Возможно, я как‑то неправильно определила время, но привыкла думать именно о тридцати секундах. Так показалось. Недолго, мимолётно. Ты в недоумении слегка коснулся моей куртки. Но я убежала. Решила, что наткнулась на одного из тех людей, от которых надеялась скрыться.

Вода в подпрыгивающем чайнике громко забурлила, и он выключился, продолжал тихонько сотрясаться, как разбуженный вулкан. Том, очевидно, мысленно перебирал отзвуки рассказа, прижав согнутый указательный палец к напряжённым губам. Улавливал эхо скрытого смысла, видел осколок размытой жизни. Он словно слышал гораздо больше, чем я сумела сказать.

– Ну как, интересно? – с горечью ухмыльнулась я.

В его бездонном, щемящем молчании угадывались тающие отголоски воя улицы, шаги по зернистому асфальту и оборванный вдох. Сожаление и попытка понять.

Я прикусила язык.

 

Обрывок 10

 

Том едва уловимо усмехнулся, чуть приподняв уголки поджатых губ. Тающая улыбка напоминала тревожный отсвет бури. Казалось, можно подойти, сорвать тусклую улыбку‑печать и разглядеть за ней зияющую рану.

– Ты хотела стать актрисой? И всё бросила?

Отзвук нечаянного упрёка.

– Когда‑то хотела… – выдох очертил сожаление и стыд. – Я видела в театре загадочный мир, некую параллельную вселенную, где боль – всего лишь средство выражения, въедающаяся краска, которой завершают созданный образ. А твоя предыстория теряет смысл, исчезает среди декораций. Я мечтала играть на сцене, отворачиваясь от себя.

– Наверно, я бы не дождался финала спектакля с тобой в главной роли и ушёл ещё до антракта, – в его голосе померещилась гудящая пустота зрительного зала, схожего с покинутыми руинами. – Прорабатывая образ, ты расширяешь границы своей личности, порой вживаешься в то, что никогда не происходило с тобой. Полностью отбрасывая себя, сложно изобразить что‑нибудь убедительное. Попробуй построить дом над пропастью – фундамент неизбежно провалится. А именно ты и являешься фундаментом, истоком роли, инструментом, превращающим сценарий в настоящую жизнь. Видимо, этому учили в тот упущенный последний год в Гилдхоллской школе.

– Выходит, я только что завершила ускоренный минутный курс актёрского мастерства? – резкость мнения Тома не вызвала ни капли обиды или раздражения. Для него игра была не олицетворением побега, а бесконечным поиском понимания раздробленной человеческой души, поиском прощения. – Но, знаешь ли, если бы ты всё‑таки ушёл до конца первого акта, я бы точно потом отыскала такого привередливого зрителя и потребовала объяснений.

– Стала бы выскакивать перед машиной? – он с подозрением сощурился, тонкие морщинки, как нити надорванной паутины, отчетливее проступили в уголках глаз.

– Успела бы догнать тебя прежде, чем ты захлопнешь дверцу.

– Однако ты оставила учёбу, и всякий раз нас сталкивали улицы, а не театр, – произнёс он, посматривая то на меня, то на струйку пара, вьющуюся над выключенным чайником. – Ты наверняка не удивишься, узнав, что я совершенно не помню нашу самую первую встречу в толпе.