Взгляни на меня
– Разумеется. – Я натянула края рукавов свитера и зажала их между пальцами, словно надеясь спрятать омерзительные пятна прошлого. Будто они могли вдруг загореться на коже, намекнуть на всё несказанное, накрепко перевязанное тугой верёвкой молчания. Я не верила, что действительно заговорила об этом. Время не сбавляло темп, за окном не умолкала и карабкалась тенью по домам зимняя ночь – ничего вокруг не дрогнуло от слов, которых я боялась. Лишь внутри нас перемешивались и тлели воспоминания, которые сделали нас теми, кто обманывал других, но разучился лгать себе. И поэтому мы начинали злиться, когда люди не замечали, как в слоях лжи теряется лицо и гаснет сердце. – С чего бы тебе видеть в этом что‑то особенное? Нельзя перечислить всех, кто случайно врезался в тебя по дороге. Вряд ли ты от скуки ведёшь учёт незнакомцев.
– А почему эти тридцать секунд важны для тебя?
– Хм, а я должна вот так просто рассказать? – отпустила рукава и немного подалась вперёд, нависнув над столом, высматривала в глазах Тома вспышки жажды нарваться на истину.
– Опять заставишь неделями мучиться без ответа? – он улыбнулся уже иначе, с тенью хитрости.
– Тебе бы не мешало вшить в перчатки какое‑нибудь подслушивающее устройство, а то я могла наговорить лишнего.
– Думаю, это были бы напрасные траты. Нечасто я раскидываю перчатки по чужим домам.
– А что обычно раскидываешь? Уточняю на всякий случай, чтобы подготовиться к сюрпризам.
Лишь спустя несколько секунд я с удивлением осознала, что попытка замаскировать растревоженные нервы и развороченную память почти не отличалась от очевидного флирта. Я не смогла остановить мысль, скользнувшую с языка.
Том обвёл ногтем бровь и посмотрел исподлобья:
– Показать?
Он подхватил перемену моего настроения, увидел в этом шанс запечатать боль, слиться с позабытым безрассудством, которое не вписывалось в рабочий график. Его нельзя спланировать и отрепетировать. Оно возникало внезапно, как острые глыбы скал за лоскутами тумана перед носом корабля. И нам было не страшно разбиться.
– Только не на кухне, это святое место, – я села обратно на стул и сменила тему: – А вообще, если взбрело в голову обсудить мою жизнь, то лучше бы спросил, например, о детских развлечениях. И я бы с удовольствием сказала, как мы утаскивали упаковки фруктового мармелада, шоколад и прочую сладкую дребедень из супермаркета. Даже устраивали соревнования между улицами. Постоянно выясняли, кто больше вынесет и не попадётся с добычей на выходе. Но несмотря на такое невинно‑криминальное прошлое, у меня не осталось никого из Форест Гейта. Мы с той беспечной и дерзкой шпаной совсем и не были настоящими друзьями, а лишь кучкой скучающих детей, обречённых страдать от изъянов самовоспитания. В компании мы ощущали себя нужными, значимыми, пока семьи распадались, а дети становились мусором на обочине существования невыносимых взрослых.
– И ты руководила бандой охотников за мармеладом? – Том не заострял внимание на мрачных деталях, цеплялся за фрагменты, в которых сиял свет.
– Я была младше всех и играла роль мешка, если можно так сказать. Двое заталкивали мне в рукава и капюшон конфеты, шоколад я убирала в карман, а остальные прикрывали и наблюдали за охраной, – с каждым мгновением я забывала о намерении заварить чай, дать Тому ещё один непрозвучавший повод остаться. Стало очевидно – это уже не требовалось.
– И ни разу не поймали?
– Мы были бессменными чемпионами без угрызений совести.
В мутном облаке памяти мелькнули сияющие лица, ослепительные улыбки, разорванные жестоким временем. Повзрослевших детей Форест Гейта растащило на куски трагедии: несостоявшийся архитектор задыхался от идей, в приступе безумства поджигал обрывки нереализованных проектов; балерина шагнула с балкона, выбрав свободное падение дебютом и финалом; музыкант продал гитару с автографом Джо Перри[1], ту самую гитару, которую называл своей душой… Не все сумели собрать себя из пепла и не рассыпаться вновь. Достойные большего, мы, нетерпеливые и изломанные, выбирали непроходимые тропы, боялись счастья, не доверяли честным людям. И слишком поздно затевали борьбу с заблуждениями, уводящими в тупик.
Том почтил потерянных охотников за мармеладом минутой задумчивого молчания, которое вывело его к тревогам и веселью исчезнувших лет.
– Знаешь, я хоть и не занимался мелким воровством, но в юности тоже любил ступать по тонкому льду, творить что‑нибудь такое, за что точно не похвалят. – В печальном голосе отражались сожаления и тоска по тем годам, которые не стискивали горло, давали вдохнуть полной грудью. – Конечно, я не хотел разочаровать родителей, но простой мальчишка внутри меня жаждал приключений. Помню, мы с другом Митчеллом начали звонить незнакомцам, наугад набирая номер, и однажды мне ответила девушка по имени Донна. Она плакала и повторяла слово «спасибо», никак не могла остановиться. Я просто вслепую нажимал на кнопки, пока Донна держала нож над запястьем. Наша глупая игра предотвратила беду и подкинула встречу с необычным человеком. Отец Донны владел сетью итальянских ресторанов, гордился разросшимися виноградниками, а мать выступала в джаз‑клубах. И все были довольны и спокойны, но какое‑то навязчивое желание выталкивало Донну из выстроенного вокруг неё мира, выбивало из колеи. Она отчаянно прощупывала все острые грани жизни. Подружившись с нами, прожигая лето до возвращения в Чикаго, она, как мне казалось, постоянно искала то, что может сломать её.
– Зачем? – я вдруг ощутила кровавый привкус дней, потраченных на поиск уязвимости.
– Она бы и сама вряд ли объяснила. Но я считал, что Донна была зависима от риска, хотела узнать свой предел, будто что‑то упрямо доказывала или отвергала.
– У неё получилось?
Том посмотрел на меня в захлестнувшей растерянности. Как застигнутый врасплох. Он словно услышал неприятный, обезоруживающий вопрос. Необходимость отвечать жестоко загоняла в угол, но Том всё же сказал:
– Мы очень давно расстались. Она ушла, забрав с собой все странности и стремления. Теперь до глубины причин и следствий не добраться. И недавно я подумал, что у вас с Донной есть поразительные сходства, – Том впился пронзающим взглядом, способным содрать душу. Впервые я испугалась того, что во мне мог различить другой человек. – Но ты уже знаешь, что именно тебя сломает.
– Прыжок с лестницы? – неловкий смех вклинился раздражающей помехой.
Но сумрак тревоги вмиг схлынул. На губах Тома вспыхнула неповторимая улыбка, нежная и завораживающая. Подведённая черта, растёкшаяся капля дождя, оттенок сострадания. В ней затаилась тень разбуженной страсти, упоительной и мятежной.
Он смотрел так, что стоило бы молить о пощаде. Завернуть ему остатки уцелевшего яблочного пирога, вручить чёртовы перчатки и проводить за дверь с искренними пожеланиями удачи. Но я нетерпеливо накручивала на палец выбившуюся нить из рукава свитера и предчувствовала неизбежный взрыв. И невыносимое эхо этого взрыва ещё долго будет прятаться где‑то под рёбрами, как второе сердцебиение.
Тогда я думала, что не просто впустила Тома в свою странную жизнь. Я впустила его сердце.
[1] Джо Перри – американский гитарист, автор песен, один из основателей и участников группы «Aerosmith».
