Взгляни на меня

Сопротивление стало моим единственным дыханием. Я молотила ногами, стараясь выскользнуть из‑под этого борова. Билл вывихнул мне руку и едва не размозжил, навалившись глыбой безобразного потного чудовища. Я нашарила телефон, потянула за провод, ухватилась за него, замахнулась – телефон со звоном громыхнул где‑то в стороне. Сломала два карандаша о плечо Билла. Он расхохотался, довольный и ликующий. Поверил, что я от отчаяния всерьёз рассчитывала одолеть эту свиную тушу пластиком и деревом. И я воспользовалась выигранной секундой его торжествующего самодовольства. Уловив чуть ослабевшую хватку, я крепко уперлась локтями в стол, вмиг зацепила ногами пол и, оттолкнувшись, жёстко подалась назад дважды – ударила его затылком в грудь и подбородок. Билл еле заметно пошатнулся. Но и этого было достаточно. С гудящей головой я выпутывалась из его рук, колотила локтями, вгрызалась зубами в предплечья. Когда удалось развернуться, я отступила от края стола, чтобы не позволить Биллу вновь захлопнуть ловушку. Загнала ему между ног всю бушующую ярость. Он повалился скрюченной грудой на колени, как‑то странно сжимался и разжимался, словно выкачивал боль, и хрипло завывал. Неизвестно, сколько времени было в запасе и когда этот мерзавец будет в состоянии приказать своим псам растерзать меня. В голове всё затуманилось. Тёмно‑коричневые стены взмывали клубящимися сгустками плотного пара. Я отскочила подальше от Билла. Равновесие трещало, а тело казалось пустым колыханием воздуха. Мир покачнулся и вспенился, будто я нырнула в кипящий суп, в котором варились вывернутые наизнанку шкафы, письменный стол, заваленный отчётами диван. Я с трудом выдавливала себя прочь, к свободе, к помощи, к миру без ужасов Билла Гормана. Его стоны уже не доносились, не вплетались в крошащееся небытие вокруг меня. Значит, я вышла из кабинета и брела в зеленовато‑жёлтом коридоре, похожем на тёмную илистую реку. Очертания лифта проскользнули мимо. Я не стала разворачиваться, боялась застрять в кабине. Наталкиваясь на стены, брела к сияющей лестнице.

Вывалившись в дождливую мглу холодного вечера, я бежала, пока не иссякли силы. Пока мутные улицы не скрутились в узел. Очнулась посреди квартала старых доков, недалеко от беспокойной Темзы и теней цветущего парка, выросшего на месте химических заводов. Говорят, между обеззараженным грунтом и слоем свежей, чистой земли насыпано почти два метра дробленого бетона. И тогда, разбуженная стылым прибрежным ветром и дождём, я зарыдала и захотела спрятаться навсегда в запечатывающей массе бетона. Я лежала, прерывисто вдыхая и выдыхая. В голове вращались клочки воспоминаний о маленьком аду в кабинете Гормана. Я не была первой, кого он хотел заполучить и затем выбросить на свалку. И не буду последней из тех, кто просто зарабатывал деньги на шанс добраться до мечты и не сгинуть на задворках. Оторвавшись от мокрого асфальта, я выпрямила перепутанные пряди волос, залепивших глаза. Скривилась от боли в вывихнутой руке. Отряхнулась и глянула туда, где, как мне казалось, можно рассмотреть в сырой полутьме неровные контуры барьера, готового отразить удар взбешённого потока воды. Но ничего не увидела.

В тот момент, опустошённая и одинокая, я почти молила о том, чтобы огромная приливная волна захлестнула берега, проломила барьер. Понеслась с грохотом по улице, подхватила меня и размазала по тротуару. На месте Лондона миллионы лет назад бесновались вихри морской стихии, оставшейся отпечатками теней древних существ в жёсткой плоти уцелевшего камня. Застывшие отражения ракушек, лилий… Я думала о том, как откликались на зов большой воды и вскипали погребённые, истощённые реки, выбирались из заточения, крушили, шипели и неслись навстречу солнцу и свободе. Смывали нагромождения зданий, перемешивали всё и превращали обратно в беспорядок глины, кирпича и мела. Мстили за то, что их, ещё живых, решили похоронить, чтобы город рос и ширился дальше. Таким и бывает необходимый фундамент будущего, залог существования – всего лишь бесконечное наслоение жизней, сшивание одного с другим? Пласты дорог поверх закопанных рек. Многоэтажные гиганты, рождённые эпидемией реконструкций потрёпанных районов. Мама, отказавшаяся от себя ради дочери. Билл Горман, который питал свой завтрашний день перемолотыми судьбами.

“Будущее невозможно без прошлого, Энри. Ты невозможна без всего ужаса, оставленного позади. Но это не значит, что ты привязана к нему навсегда”.

Воспоминания смешивались, колыхались и расходились рябью помех. Я стояла и ждала бунта замурованных рек, восстания древнего моря. Такой удивительный, болезненный контраст – биться за жизнь в тисках безумия Билла Гормана, а после призывать разрушительное наводнение. Я застыла в предвкушении бешеного гнева волн, вздымаемых гулким ветром. И думала, что ничем не отличалась от крошки бетона между отравленной землёй и той, что зацвела сверху. Я тоже вогнала себя в горькую пустоту между мраком прошлого и сиянием будущего, до которого не смогла дотянуться.

Затмение в голове медленно рассеивалось. Я похлопала здоровой рукой по ткани свитера, впитавшего тяжесть и холод дождя. Деньги, заработанные Горманом на иностранцах и зависимых от одуряющей гадости, размокли и слиплись. Я хотела перечислить их в благотворительный фонд. Отдать тем, кого разрывали в огне садизма, не получится. Эти измазанные чужой ненасытностью призраки превратились в ничто так же, как и испорченные купюры. Я не играла в Робина Гуда, который крал у воров и насильников. Возможно, я мстила за мать, когда‑то названную таким же свежим мясом. Мстила за себя. Я отлепила от ледяной кожи все конверты, смяла и швырнула в чёрную урну. Дрожащими пальцами нащупала в кармане ключи от квартиры и кошелёк. Нашла немного сухих фунтов. Надеялась, что хватит на такси. Жутко продрогла и едва соображала.

Но дома не стало легче. Измученная простудой, я замирала в страхе перед улицей, постоянно проверяла, надёжно ли заперта дверь, прислушивалась к вспышкам резких звуков. Распухший локтевой сустав сводил с ума. Его нужно вправить, нужно лечить. А я боялась быть схваченной людьми Гормана, боялась, что меня затащат в этот ужасающий хаос и уничтожат. Шли дни. Отёк наливался болью, полыхая оттенками лилового. Срок аренды истёк. Хозяйка могла выгнать без лишних слов и не мараться месивом чужих проблем. Но напоследок удивила состраданием. Отвезла к врачу, убедилась, что мне оказали помощь. Посоветовала обратиться в полицию и исчезла. Выйдя из больницы, я потеряла ломкое, невесомое чувство безопасности. Мысль о полиции воспламенила панику. Я вломилась в кабинет, украла деньги. Не знала, сколько, но это точно не спишешь на невинную шалость. И самооборону Горман вполне мог нарисовать красками зверского нападения. У меня не было голоса, не было защиты. Перемещаясь по городу измождённой тенью, я в каждом прохожем видела угрозу. От знакомых ждала озадаченных звонков: “А что ты натворила? Тебя ищет полиция”. Спустя время я решила, что Горман натравил не закон, а личных охотников за головами. Думала, ему захочется расквитаться с обнаглевшей официанткой.

Я сбежала буквально в никуда. С трудом находила способ добывать деньги. Снимала жильё вместе с такими же перепуганными неудачниками. Позже я случайно выяснила, что Билла Гормана задушили в уличной драке. Не знаю, был ли то хлыст справедливости или хищная жестокость оказалась способна утащить во тьму и даже такую вонючую мразь. Я лишь с отвращением усмехнулась. Но всё ещё верила – его смерть не была гарантией того, что за мной больше никто не гонится. Страх быть пойманной царапался под кожей.