Беспутная жизнь Гавриила Карпова

Так я и не понял, почему они с Гретой не смогли прийти к согласию жить в какой– то одной стране и что послужило их расставанию. Дед переехал в СССР вместе с семьей, а она осталась грустить в Вене, как в золотой клетке, спустя лет пять наверняка удачно вышла замуж за какого‑нибудь ученого или, может быть, композитора. Было ли ей страшно и тяжело прощаться? А может, Грета была зла на деда. В любом случае, очень маловероятно, что эта женщина жива. А если и случись такое, то, возможно, она уже напоминает, скорее, живой труп, чем плавную и молчаливую девочку.

– Ну что, едем к Пашке на квартиру? Надо только что‑нибудь взять перекусить, а то у него шаром покати.

– А давай, – я махнул рукой, осушил мутный пластиковый стакан одним глотком и смял его в ладони.

Пашка был моим бывшим однокурсником. Он писал статьи для какой– то богом забытой газеты и неимоверно гордился своей интеллигентностью. Еще он регулярно выпивал за деньги друзей и знакомых девушек, находивших его чудным и привлекательным. Сейчас он жил с вычурной и скучной женщиной лет на шесть старше. Она работала в банке и отвратительно готовила. Это, в общем, все, что я знал о ней. О, и еще она носила очки в красной оправе и очень некрасиво смеялась. Эта дамочка исправно покупала еду и платила за коммунальные услуги. Финансовый ангел, ниспосланный голодному творцу самими небесами! Каким таким местом Пашка заслужил этакую щедрость, я не понимал. Серенький, унылый, облезлый, но зато добрый.

– Пашка сделал Маше предложение, – Иван выпятил и без того пухлые губы и грустно сморщился.

– Какой Маше? – ну вот, подумал я, еще одного потеряли. Пару месяцев назад наш закадычный друг Володя сгинул в огнедышащем котле семейной жизни и радостно булькал оттуда, изредка пописывая банальщину в социальных сетях.

– Ну, той, с очками, – Ваня сморщился еще сильнее. Она ему не нравилась.

– Ну и черт с ними, что тут сказать. Какая может быть у меня от этой новости радость, если эти два человека абсолютно друг другу не подходят? Она гасит его творческое начало. Ты читал его последние статьи? Все хуже и хуже. А то эссе, что он мне прислал? Просто мрак. Он становится примитивным. Мне его жаль, – подытожил я и даже как‑то обрадовался, что мы с Мариной разошлись. Единственное было обидно, что это она меня бросила, а не я ее.

– Ты ему просто завидуешь, – Ваня громко хмыкнул и решительно ударил рукой об стол, – возьмем еще пива?

– Ну нет, я пас. Пора выдвигаться, а то на метро не успеем. Не хочу тащиться в Чертаново на такси, денег в обрез, – я как бы вывернул воображаемые карманы.

– Ты прав, у Паши есть коньяк. Его благоверная притащила с работы. На нашу радость, сегодня ее не будет дома.

– Ну, так вот почему мы приглашены! А кто, собственно, там еще будет? – мне было интересно, будут ли там ненавистные мне московские графоманы, с которыми почему– то якшался Пашка, и симпатичные любительницы литературы, разумеется.

– Да там много народу собирается. Знаю, что Семенов придет точно, он уже там.

– Фу, этот кретин! – я ненавидел Семенова всей душой. Этот заносчивый засранец возомнил себя реинкарнацией Бродского, крутил сложные словеса ради словес и выпускал по два сборника в год на деньги сочувствующих. Какой это все– таки большой дар – уметь себя продавать и навязывать ничего не соображающим в литературе людям, даря им чувство собственной значимости от того, что они причастны к искусству, читая его дерьмовые венки сонетов.

– Только не говори мне, что ты не поедешь туда из– за Семенова… Тебе надо развеяться, Ганя, – Иван снова стал тянуть руки к моей спине, ненормальный кинестетик.

– Ладно, поехали. Подземная карета ждет.

 

Глава 2

 

Наличие приземленной женщины в доме просто необходимо для поддержания порядка, я твердо в этом уверен. Когда Паша съехался с причесанной, выхолощенной Марией, его дом тоже стал причесанным. Тут тебе и растения откуда ни возьмись, не пожухлые кактусы с именами «Денис» или «Олег», а самые настоящие безымянные фиалки с нежными лиловыми лепестками, освежитель воздуха в сортире, туалетная бумага «Zeva» с запахом персика для особо нежных промежностей, чистые полотенца и заправленная кровать. Никаких черновиков и пустых грязных чашек с остатками кофе на полу. В общем, полное очеловечивание, приятное глазу и заднице: наконец– то Паша обзавелся нормальным диваном и стульями.

– Дружище, тысячу лет тебя не видел! – Пашка бросился обниматься прямо в дверях. За его спиной, на фоне хаоса вечеринки, тихо лилась советская музыка (его личный пунктик), гремел неприятный и высокомерный бас Семенова, читающего что– то из своего последнего, девичий визг и жидкие аплодисменты. На кухне кто– то подбирал ноты на гитаре, не в силах сыграть песню, вертевшуюся на кончиках пальцев, но спьяну почти забытую. В общем, каждый занимался своим. Все эти студенческие вечеринки – абсолютный ад ближе к утру: кто– то заперся в туалете и издает оттуда страшные звериные звуки, кто– то целуется, выйдя в подъезд, а кто– то закрылся в ванной и сидит на холодном полу, пытаясь прийти в себя после некачественного алкоголя. Ну и, конечно, всегда есть пара– тройка голодных и трезвеющих, рыскающих по холодильнику, как окоченевшие и худые волки по лесу зимой. Какая роль сегодня была уготована мне, я не знал и думать об этом не хотелось, потому что, как правило, я был тем человеком, который запирается ближе к четырем часам ночи в туалете и страдает. Это самая унизительная роль мужчины со слабой печенью, болезного в глазах остальных.

Из распахнутой двери внезапно потянуло гнилостным запахом плохой поэзии. В квартире кто– то громко воскликнул: «А вы пробовали рассматривать это стихотворение в семиотическом аспекте?». Я тяжело вздохнул от мысли о том, что вечер предстоит очень унылый. Паша, при всей его начитанности и хорошем образовании, имел склонность покровительствовать молодым и бесталанным поэтам, которые еле школу закончили, а все туда же, «выразить себя и свою боль». Он называл их «литературной сенсацией», а я – «бумагомарателями». Они были пунктуационными девственниками, в смысле, писали без знаков препинания. Они говорили: «Мой стих просто свободен», но, на самом деле, дай им горсть запятых, они раскидают их, как пшено, по полю бессвязных образов. Паша верил в них и ждал, когда какая‑нибудь страдающая девочка напишет нечто из ряда вон выходящее, и тогда он скажет: «Я в тебя верил. Я первым открыл нового российского гения». Его тяга к бездарному заставляла меня усомниться в моих способностях, ведь он был очень привязан ко мне.

– Он с Маринкой расстался, так что сегодня надо его встряхнуть, – ляпнул Ваня.

– Ну и хрен с ней, – икнул Пашка и уставился в пространство мутными серыми глазами, блаженно улыбаясь, – пошли быстрее, а то самое интересное пропустишь.

– Мы все тебя заждались, – Паша тыкал пальцем в разные стороны, якобы показывая мне моих поклонников.

Этими «всеми» подразумевались завсегдатаи литературных вечеров, читающие исключительно друг для друга, неинтересные никому, кроме себя самих и узкого круга терпеливых друзей. Ну, я– то не такой. Меня любят и незнакомые люди. А вот Семенов держит при себе толпу верных фанаток, с которыми периодически спит, им и впаривает свои великие творения, мол, посвятил. Обидно так с женщинами обращаться. Даже мой дед не одобрил бы такого низкого полового поведения ради славы. Основной принцип Семенова – отсутствие принципов.

– О, а вот и Гавриил Эдуардович пожаловал, – Семенов раскинул руки и снисходительно улыбнулся мне.