Беспутная жизнь Гавриила Карпова

– Так, прочитай что‑нибудь злобное про женщин, а то он с девушкой расстался, – зачем– то унизил меня Пашка и с тяжелым вздохом свалился на диван.

– Сочувствую, – Семенов, кажется, засиял от радости, что его главный конкурент потерпел личное поражение. Его кипучая натура заполняла комнату горячей, бесполезной энергией. Он поднял светлые глаза к потолку, погладил рукой отвратительную темную бороду и стал медленно и самозабвенно нести бред, заключенный в немыслимо избитые рифмы. Какая– то синеволосая девочка, сидящая на полу с бокалом чего– то мутного, внезапно расплакалась и стала размазывать слезы по щекам вместе с косметикой. Эвона как искусство влияет на вчерашних школьниц!

– Что выпить– то есть? – мне захотелось поскорее забыться и в финале вечера наблевать на Семенова, если будет такая возможность. У меня было тысяча поводов его ненавидеть. И один из них – я проиграл ему в прошлую субботу литературный слэм. Ну, как проиграл? Я даже, честно сказать, в четверть– финал не вышел (плебс не понимает гениальные стихи), но все равно было обидно, что Семенов, самодовольно ухмылялся, считал призовые денежки, стоя на баре.

– Коньячок, – заговорщически помотал наполовину пустой бутылкой мой старый знакомый Артем, – пять звездочек, а? Гавриил Эдуардович, выпить с нами сий божественный напиток изволите– с? – он, как и Семенов, обращался ко мне с издевкой, по имени– отчеству, да еще и на Вы. Можно я буду писать фамилию Семенова с маленькой буквы? Мне этот человек неприятен. Считаю, что он не достоин ни крупных литературных форм, ни заглавных букв. Да и в малую прозу я бы этого самодура не пустил.

– Давай, – буркнул я, брезгливо принимая стопку из рук ненавистного благодетеля.

В квартире ютилось человек тридцать, среди них была примерно половина моих товарищей по литературному несчастью, а другие пятнадцать – примелькавшиеся лица, в числе которых была синеволосая барышня. Я не знал имена этих людей, но мы пересекались на больших вечеринках, культурных мероприятиях и в компании общих друзей. Пара человек окликнули меня и одарили сердечным рукопожатием. Видимо, мы все– таки где– то познакомились на пьяную голову, а потом я это благополучно запамятовал. Может быть, они поэты, а может быть, слушатели. В любом случае, их творчество с большой вероятностью бездарно, раз я его не запомнил.

На полу, подальше от всех, устроился мой старый знакомый Костя Вересков, который писал безликую музыку, на подобие той, что играет в супермаркетах и кафе быстрого питания. Он, конечно, собой был очень горд, обосабливался от людей, приходя на вечеринки, и чем больше была вечеринка, тем сильнее он хотел на нее попасть и показать всем своим видом, что он ни в ком не нуждается.

На диване корчился Толик Максимов, отвратительный персонаж. Я бы охарактеризовал его как дрожащую тварь, не имеющую абсолютно никакого права. Он, наоборот, пытался всеми силами привлечь к себе внимание. Обычно Толик развлекал себя тем, что напивался вдрызг и звонил знакомым женщинам, пугая их всхлипываниями и воем: «Я напился и покончу жизнь самоубийством, если ты не приедешь». Он еженедельно «резал вены», «выпрыгивал из окна» и «вешался». Женщины терялись от такого напора эмоций и давали ему из жалости, а те, кто не приезжал на его зов, получали нервный срыв: если Толик не смог уломать товарку на снисходительный секс и проезд по ночной Москве в такси за свой счет, то он выключал телефон и на несколько дней пропадал из соцсетей. Несчастные девушки начинали винить себя в его смерти, а он на следующее утро забывал, что хотел «попрощаться с этим несправедливым миром». Одно было хорошо – впечатлительные особы, которые опробовали нестандартное совокупление с рыдающим мужчиной, распираемого от жалости к себе даже во время оргазма, уже не попадались второй раз на эту удочку. Я Толика ненавидел, он мне еще и денег задолжал. Но было и за что его уважать: он – бывший поэт. Стихи у него шли плохо и вяло, он взял себя в руки и перестал писать, признал отсутствие гения. Считаю это мужским поступком, и пусть деньги оставит себе. Это, так сказать, я ему заплатил, чтобы он больше не писал всякую тошнотворную погань с избитой рифмой.

Семенов снова загоготал какой– то стих, и меня передернуло. Этот человек был откровенным козлом: приевшимся девицам он прямолинейно говорил гадости, показывая, насколько он их не уважает. «Ты мне надоела. Проваливай!», «У меня, кроме тебя, еще три девки», «Я спал с твоей подругой». Я осуждаю его, имея ввиду вовсе не то, что надо в таких случаях лгать, а милосердное замалчивание той информации, которая девиц не касается. Не надо быть интеллектуально одаренным, чтобы понимать, какую сильную пощечину получит влюбленная восемнадцатилетняя дурочка, которой он расскажет свои постельные байки о других женщинах. Он не скрывал свою любовь к садизму, а даже афишировал то, что он регулярно издевается над людьми. Глаза семенова сверкали, когда он доводил очередную любовницу до слез. Эти слезы были для него важнее пива. Но при всей его демонической извращенности, девки за ним бегали, как полоумные. В этих, несоразмерных пафосу его стихов, отношениях все были опущены на такое дно, где выживают только пучеглазые плоские рыбы. Но парадокс состоял в том, что встречи с семеновым были мне нужны, как воздух. Такие люди необходимы для мирового равновесия. Рядом с ним я понимал, что ад существует, и он непременно туда попадет после смерти, а я, святой по сравнению с ним, полечу на золотых крыльях прямиком в Эдем. Семенов мерзко щурил свои невыразительные угольные глазки, корчил неказистую желтую морду и с упоением рассказывал о разных мерзостях. Я не мог не слушать этот поток гадости, испытывая брезгливость и интерес одновременно. Ужасное не меньше прекрасного притягивает к себе, и пялишься на эту блинообразную морду часами, перевариваешь объедки его человеческой речи.

Я рассматривал семенова со всех сторон, вертел его в руках, как занятную безделушку (она отливала беспросветной пошлостью и избыточностью вымученных эпитетов), я ждал, когда же он дойдет до крайней точки, упадет так низко, что подняться уже будет невозможно. Есть ли что– то лучше, чем засвидетельствовать распад своего врага, увидеть, как жизнь хлопнула по нему тапкой, и из его тараканьего плоского тельца сочится желтая жижа? Это я, конечно, образно говорю, нет во мне истинной кровожадности. Как я упомянул ранее, мне в Раю готовят облака помягче. Такое общество «проклятых» и недопроклятых поэтов подчеркивало мой приличный моральный облик.

Вечеринка шла своим ходом к коту под тощий, облезлый хвост. Все было так весело, что аж противно стало от их смеха и аборигенских плясок. Та девочка, которая плакала над стихами семенова, все пыталась вкрасться в мое душевное одиночество, постоянно о чем– то спрашивала, просила почитать стихи, звала курить на балкон и иногда трогала за руку. Но вы же понимаете, что после проявлений любви к этому бездарному человеку, она для меня умерла полностью и бесповоротно. Я таких вещей не прощаю. У меня гордость есть. Я – человек со стержнем.

Потом пошли песни под гитару, моя самая нелюбимая часть. Они всегда однообразные и не менялись класса с одиннадцатого. Что вообще может объединить людей примерно одного поколения со всех уголков России? Набор песен под гитару. Напоет какой‑нибудь Сережка из Ростова Цоя, а Вадик из Владивостока тут же подхватит.

Коньяк ударил в голову. Я осоловело смотрел на беснующихся пьяных знакомых, превращающихся в полуразмытые силуэты в неверном свете старой люстры с двумя перегоревшими лампочками. Потом были карты, потом эта мальвина, потеряв всякую надежду зацепить меня, пошла в подъезд целоваться с семеновым. Пахло сигаретами, курили уже в комнате и бросали пепел на пол.

– Машка тебя прибьет к чертям собачьим, –ржал Ваня, лежа на полу и разбрасывая вокруг себя пепел.

– Я ее сам прибью, – проявил мужскую позицию Паша, стыдливо опуская глаза. Не удивлюсь, если она его дрессировала по выходным, как циркового зверя.

– Свадьба когда? – не унимался мой тупой и любопытный друг.