2 наверху. Ее судьба

– Да уж, – Панин вздохнул. – Всегда знал, что дифуры – кафедра говённая, Ильин ее лицо, но не думал, что Блядин до такой степени бляден и жаден.

– Да ерунда, Димка, – Куценко отмахнулся рукой, свободной от руля. – Между нами, девочками, я с той сотни три тысячи поднял.

Помолчав, доцент аккуратно обогнал троллейбус, занявший половину дороги.

– Или даже больше, не помню. В общем, все люди и каждый хочет любить, и солдат и матрос. Так что…

– Федя, про деньги не будем, – отрезал Панин. – Сейчас я тебе помог, завтра ты мне. Так и живем.

– Хорошо, Дима. Решили, сейчас едем к тебе и я твой должник.

– Да ладно тебе, Федя! «Должник – не должник».

– Нет, Дима, я не такой. Ты помнишь еще один анекдот?

– Какой?

– Про то, как отправили пацана в первый раз в первый класс.

– Не помню, Шаляпин, освежи.

– В общем, он ушел в школу. Родители и всякие там бабки‑дедки решили устроить торжество. Накрыли стол, поставили торт, сидят, ждут. И вот открывается дверь, заходит первоклассник и говорит…

Перебивая, в кармане Куценкинской рубашки зазвонил телефон.

– Да, – сказал доцент, выловив его и поднеся к уху, немного помолчал, слушая невнятный бубнеж. – Понял, все понял… Все понял, все… Слушай меня… Пусть ничего не делает. Ничего вообще. Сейчас не могу, перезвоню через два часа.

– Кто там? – машинально спросил Панин. – Гагатька?

– Мудакито, – Куценко снисходительно поморщился. – Девчонка, которую репетировал, сегодня получила тройбан, не хватает баллов, он вспомнил про апелляционную комиссию. Хватился, когда поезд ушел.

– Самурай хороший человек, – возразил он. – Это тебе не Вова Блядин.

– А кто спорит? Блядину я бы сказал: «Поздно, Маша, пить боржом» – и повесил трубку. А Самураю…

Сзади кто‑то загудел.

– …Не бывает неразрешимых проблем, бывает мало денег…

Их обогнал справа высокий джип с тонированными стеклами.

– …Но и это в принципе разрешимо.

– Шаляпин, ты у нас просто магистр масонской ложи!

– Хочешь жить – умей вертеться, – коротко ответил Куценко.

Дорога пролетела через туннель и пошла под уклон.

– Я не для того столько лет учился – сначала как студент, потом как аспирант – защищал диссертацию, писал статьи и разработки, чтобы потом честно пидараситься на доцентскую зарплату, которая меньше, чем у подавальщицы из «МакДональдса».

– Совершенно согласен, Федор Иваныч.

– Если наша – мать ее – родина лишила нас нормальных условий жизни, мы создадим их самостоятельно.

– Тысячу раз верно.

– Моисеевы заповеди за всю историю человечества выполнял разве что сам Моисей. Да и то лишь потому, что был не только косноязык, но, сдается мне, страдал и другими физическими неполноценностями.

– Ну ты философ!

– Что есть, то есть. А о порядочности громче всех звиздит тот, кто уже нахапал пару миллиардов.

– Точно, – Панин кивнул. – Вот про то самое, мать его ети, разумное и вечное кто сказал, помнишь?

– Если честно, нет. Я в школе литературу не учил и вообще читал мало.

– Некрасов. А кто он был?

– Поэт.

– Ясно, что поэт. А по жизни?

– Не знаю, – Куценко пожал плечами. – Барином, должно быть.

– Некрасов был карточным шулером. Первым картежником России. Игрой зарабатывал на жизнь и даже содержал журнал.

– И что, думаешь, он жульничал?

– А что – думаешь, нет? Ты когда‑нибудь играл в карты?

– Нет, не играл. Я в жизни терпеть не могу трех вещей: шахмат, карт и пьяных женщин.

– Я тоже мало играл. Но знаю, что честной игрой не заработаешь. Пушкин играл честно и после смерти оставил сто пятьдесят тысяч долга.

– Значит, мы и дальше будем жить нечестно, – подытожил Куценко.

– Будем жить, Шаляпин! – Панин стукнул кулаком по колену.

– Будем, Адмирал.

Куценко выглянул в боковое зеркальце.

– А если серьезно, Викентьич, не забывай, что я нынче председатель апелляционки, так что если что‑то надо – сделаю, как надо.

– Спасибо, Федя, – ответил он. – Пока вроде не надо, у меня все были умненькие, номера ответов не перепутали и устные сдали приемлемо. Но если что – учту.

Впереди показался низинный микрорайон Сипайлово, намытый на песке вдоль излучины черной реки, огибающей город.

– Викентьич, ты где конкретно живешь? – спросил Куценко, сбавляя скорость и принимая правее.

– Как спустишься, сворачивай на Гагарина, потом на Королева, это за «Простором», знаешь?

– Знаю. Я как раз на Королева еду, дом девять дробь два.

– Ну и отлично. По Королева до конца, последний дом справа, у реки. Стоит на Набережной, числится по Королева. Первый подъезд.

– Какой этаж? – усмехнулся Куценко.

– Девятый, последний, – он усмехнулся в ответ.

Рабочий день закончился и это было хорошо.

 

2

 

Панин долго стоял под душем, фальшиво напевая «Девочку Надю», которая развлекала на телефоне.

После душной ванной комнаты квартира показалась прохладной.

Длинный банный халат – махровый, выделанный под бархат – выглядел барским и выражал Панинскую внутреннюю суть.