2 наверху. Ее судьба

Горюхин утверждал, что в деревенских семьях царит инцест между братьями и сестрами – причем ради сохранения девственности, неестественным путем.

Знатоку, конечно, стоило верить с фильтром, хотя подобные убеждения не могли возникнуть на пустом месте.

Но нехорошие подробности Панина не касались.

Он просто посмотрел на девушку и отметил, что у нее – миниатюрная, но почти взрослая фигура.

Когда Коровкинское колено в черном эластике высунулось из‑под платья, Панин сообразил, что ожидал увидеть Шаляпина и встретил ее в халате на голое тело.

Это могло быть понято неверно.

– Проходите, проходите, – повторил он. – Присаживайтесь пока на диван, я переоденусь в цивильное.

Девушка выпрямилась.

Без каблуков она оказалась совсем маленькой.

– Тапочки там, в углу, – добавил Панин, стоя на пороге спальни. – И вообще могли не разуваться, у меня полы давно не мыты.

– Ничего, я привыкла босиком, – ответила Коровкина. – А пол у вас стерильный, не то что в деревне.

Плотно закрыв дверь, Панин повесил халат на крючок, не спеша натянул домашнюю одежду – клетчатую рубашку и джинсы.

Застегиваясь, он подумал, что в соседней комнате сидит гостья, размалеванная как девочка по вызову, и ситуация кому угодно показалась бы двусмысленной.

Но девчонка была такой маленькой несуразной, что вожделеть ее мог только какой‑нибудь Горюхин.

Панин по отношению к ней ощущал лишь сочувствие.

И еще – досаду оттого, что не смог переломить Ильина и поставить ей тройку.

В гостиной стоял зной летнего дня: отправившись мыться, он не успел проветрить и включить кондиционер.

Пройдя к окну, Панин распахнул балконную дверь.

Воздух, рванувшийся оттуда, был еще более горячим, во дворе перекладывали асфальт и в комнате запахло гудроном.

Он опустился в кресло, стоящее перед письменным столом в углу.

Начало лета было заполнено изнурительным репетиторством и вступительными махинациями, середина – приемными экзаменами, которые изнуряли еще больше, потому что сами по себе уже не приносили денег. Каждый лишний день томил мыслями об отпуске.

Поездка домой на Куценкинской машине расслабила, прохладный душ расслабил еще больше. Сейчас хотелось выпить две рюмки водки с горсткой черных маслин, лечь на диван, запустить какой‑нибудь корейский фильм и не думать ни о чем.

Приход чертовой Коровкиной нарушал планы, отсрочивал вечернюю сиесту.

Просунувшись между столом и стеной, Панин вслепую щелкнул выключателем пилота, нажал кнопку на системном блоке, желая показать внезапной посетительнице, что он занят и не намерен рассиживаться за разговорами.

Потом повернулся вместе с креслом и пропел:

 

– «Девочка Надя, чего тебе надо?

Ничего не надо, кроме шоколада!»

 

– Я не Надя, – возразила Коровкина. – Я вообще‑то Настя.

 

– «Шоколад не дорог,

Стоит рубль сорок.

Если денег нету –

Подойдут конфеты…»

 

– Про конфеты спасибо, что напомнили.

Сверкнув черными коленками, она поднялась, вышла в переднюю, пошуршала в пакете и вернулась с коробкой довольно дорогих шоколадных конфет.

– Вот. Это вам.

– Зачем? – пробормотал Панин. – Зачем тратились, вообще‑то Настя?

– Затем. Я хоть и деревенская, но понимаю, что с пустыми руками в дом не приходят. Держите. Это вам.

– За какие такие заслуги? – уточнил он, приняв коробку. – Я же вам ничего хорошего не сделал.

– Можете сделать, если захотите.

– Товарищ… то есть госпожа Коровкина…

– По мне лучше уж гражданка. Мне до госпожи еще шагать и шагать.

– Ну ладно, пусть гражданка. Так вот, гражданка Коровкина, вы не вполне четко понимаете ситуацию, – проговорил Панин, вспомнив свои профессиональные обязанности. – У нас есть апелляционная комиссия, обращайтесь туда.

– Ага, обращусь, – девушка невесело кивнула. – Прямо сейчас.

Она снова села на диван.

– Я не такая дура, какой вам кажусь…

– Дурой вы мне не кажетесь, – автоматически перебил он.

– …Я все уже узнала. Апелляции принимаются только по письменным работам.

– По устным тоже, если постараться. Но…

Федор Иванович Куценко‑Шаляпин говорил, что не бывает неразрешимых проблем.

Но у этой девчонки вряд ли было много денег.

Будь их достаточно, она бы заранее наняла репетитора, после которого элементы школьной программы отщелкивались от зубов.

И потому Панин промолчал.

– Но кто у меня примет? – продолжила Коровкина. – Я все формулы помню наизусть – но тупо, как овца, объяснить ничего не могу. Что поделаешь, если в школе ничему не учили. Я же из деревни приехала.

– Да я это понял уже, – смягчаясь, сказал он. – Еще там, на экзамене. Личико у вас слишком свежее для города.

Панин упомянул лицо, но сам подумал про черные колготки со светлым платьем.

– Ну так вот, – сказала Настя. – О чем я и говорю. За два часа я рассказывать не научусь. С дневным отделением пролетела, как фанера над Парижем. Теперь осталось заочное. А там те же экзамены.

– И что?

– Да ничего. Просто я хочу, чтобы вы со мной позанимались, подготовили…

Он вздохнул.

– Я вам заплачу, – добавила девушка.