2 наверху. Ее судьба

– А ты вообще что нынче такой умандошенный? – спросил Куценко. – Трахался, что ли?

– И еще как. Попринимай‑ка весь день экзамен в паре с Ильиным и я на тебя посмотрю.

– Да, желтолицый полупидор кого угодно доконает.

– Последний год я перед ними прогибаюсь, – сказал он.

– Перед кем – «перед ними»? – уточнил Куценко. – Конкретно? Все мы перед кем‑то прогибаемся и сами кого‑то прогибаем. Главное, чтобы вторых было больше, чем первых. И чтобы первые не забывали про вазелин.

– Перед завкафедрой, через него перед деканом и кто там еще укажет, какой рукой мне держать пипирку при писяньи.

– Крепко сказано!

– Я серьезно, Федя. Получу доцентский аттестат и пошлю всех нафиг. Буду пьянствовать и срывать лекции получше Петровича, и никто мне ничего не сделает. А со званием «доцента ВАК» смогу уйти куда угодно. Хоть в академию управления при губернаторе области, математика есть и там.

– Завидую твоим планам, – сказал Куценко, затормозив перед светофором и глядя на стрелку, которая должна была вот‑вот стать зеленой. – И желаю им сбыться на двести процентов. Но я не о том. Ты Гагатьку потрахал или нет?

– Нет, – честно ответил Панин, поскольку тема была фундаментальной. – Только сиськи потрогал. Она девственница.

– Сегодня девственница, завтра недевственница, – возразил Шаляпин прежде, чем повернуть направо. – Лучше скажи, как у нее сиськи? Имеет смысл вообще?

– Шаляпин, тебе что, сисек мало? Ты вроде и сейчас едешь не дрова пилить.

– Сисек много не бывает.

Панин не ответил.

Сейчас он не понимал, зачем потащил Веру Сергеевну на лестницу, замышлять что‑то относительно нее было верхом неразумности.

Да и вообще было стыдно, что сегодня он вел себя, как какой‑то ухарь‑купец.

Однозначно, это было не его стилем.

– Ты видел, как работает типографская гильотина? – без всякой связи спросил Куценко, переключив передачу, поскольку теперь дорога шла в гору.

– Нет, откуда. А ты видел?

– Видел. В позапрошлом году, когда наша кафедра работала по приемке. Ходил в РИЗО, надо было приготовить листочки с тестами. Их печатали на А1, потом резали.

– На гильотине?

– Ну да, не ножницами же. Кладут целую стопку, выравнивают, потом нажимают две кнопки по краям стола, нож опускается – раз и пополам.

– А почему две и по краям?

– Чтобы рука не попала под нож. А так обе заняты, иначе не сработает.

– Здорово, – сказал Панин.

– Не то слово. Шайтан‑машина.

– А что ты ее вспомнил сейчас?

– Да хер его знает. Подумал, что руки‑ноги заняты, но если попадет пятая конечность – ахнуть не успеешь, как Гагатька навек останется девственницей.

– Далась тебе эта Гагатька, – он вздохнул. – Или для полноты списка?

– Не знаю, – Куценко беззаботно повел могучими плечами. – Такой уж я.

– Да уж, такой.

– Слушай, Дмитрий Викентьич, что я тебя хотел спросить. Ты ведь вступительные задания нынче составлял?

– Не я один, – ответил Панин. – Но материалы есть. Все, по всем специальностям. А что?

– На заочку для экономистов тесты у тебя есть?

– Есть, конечно. Я и составлял, кстати, изощрялся, как мог, чтобы у этих дураков мозги заплелись в морской узел. А ты что – на заочку остаешься?

– А ты нет?

– Нет. Отстреляем дневное и ухожу в отпуск. Всех денег не заработаешь, сил больше нет. Я ведь вместо Петровича дочитывал матанализ на втором курсе. Он, как всегда, взял, через две недели запил, спихнул на нас. Первые два семестра тащил Башмаков, вторые два пришлось мне. А там представляешь что? Кратные и криволинейные интегралы, векторный анализ, ряды Фурье – его в гробину мать… И не физики – математики, им все надо доказывать, вплоть до теоремы о неявной функции…

– Ну и порядки на вашей кафедре! – Куценко покачал головой.

– Наши порядки – не то слово. Когда я смотрю, что у Спивака и что у нас – кажется, что работаем в разных ВУЗах. У меня своей нагрузки на физфаке выше крыши, вся аудиторная. Плюс к ней еще четыре часа в неделю на матфаке, основной курс. Я читал, Петрович получал зарплату. В общем, устал до смерти. Собирался куда‑нибудь поехать, в Турцию или на Кипр – но ты мне пустил ежа под череп. Может, не поеду, не буду тратиться.

– А я буду работать до упора. В свете грядущих событий хочу поменять колеса, себе возьму покруче, «Матизку» отдам жене. И сам понимаешь, в этом деле заочка – золотая жила. Ты же знаешь, кто там будет поступать?

– Знаю, бывал. Убогие, которых даже на паперти запиннают.

– Верно. Таких половина. А вторая половина – богатая шантрапа, которая пролетела не дневное, не успела, опоздала, слишком поздно передумала. Эти за ценой не постоят.

– И это верно. Я тебя понял, Федор Иваныч, – сказал Панин. – Тесты у меня дома на компе. Могу переслать через облако, можем сейчас заехать, скину тебе на флешку. У тебя есть с собой?

– Флешка и презер всегда со мной. Это две вещи, без которых не проживешь. Сколько я буду тебе должен?

– За что? – не понял он.

– За тесты для менеджеров.

– Ты сдурел, Шаляпин, – Панин покачал головой. – Я буду брать со своего товарища! За кого ты меня принимаешь?

– За разумного человека, живущего в мире рыночной экономики.

– Я живу в этом мире, но одно дело спустить шкуру с богатых родителей, которые хотят спасти дебила сына от армии. А другое – наживаться за счет такого же собрата по несчастью.

– На этот счет есть разные мнения, – возразил Куценко. – В прошлом году на приемке были дифуры, помнишь?

– Помню. Вера Сергеевна вилась около меня, ей нужно было протащить куда‑то дочку материной подруги, она никак не могла выйти с ними на контакт.

– А я вышел. И за тесты для юрфака Вова Блядин взял с меня сто евро.

Фамилию доцента Владимира Анатольевича Ляндина неприлично переиначили еще в студенческие времена.

Тому были причины.