«8-ка». Мы двое против всех

На осуществление процедуры не следовало жалеть средств. С некоторого момента я понял, что не желаю даже дышать одним воздухом с другим человеком.

Разумеется, речь шла о мужчине. Жить вдвоем с женщиной я был готов прямо сейчас: не из‑за секса, которого хватало и так, а из‑за тепла, без которого я страдал.

Такой кунштюк обошелся бы совсем легко. Достаточно было лишь зарегистрировать официальный брак с любой из девиц, и комната для «ячейки общества» нашлась бы даже без подмазки. Но любая мне не годилась, а Наташа не хотела замуж – пусть даже на три оставшихся года. Решение было простым, но для него не хватало второй половинки.

Возможно, мне стоило жениться на Ларисе. Она, кажется, не строила семейно‑матримониальных планов, ее не волновало, чист или нечист паспорт. Да и его всегда можно было поменять. Но жизнь вдвоем с относительно близким мужчиной – а не с подругой, с которой можно беззлобно переругиваться, не заботясь о последствиях – все‑таки являлась зависимостью. При устоявшихся привычках Лариса вряд ли согласилась на мое предложение.

Никого третьего я не видел. Я играл и играл, занимался сексом с десятками девиц. Но я не мог даже представить какую‑то из них около себя.

Сосед угомонился, но думы томили и я никак не мог уснуть.

 

– –

 

Некоторое время назад я пришел к выводу, что в целом не очень люблю людей. В списке неприемлемостей лишь женщины составляли некоторое исключение. Но оно было именно некоторым.

Видимо, я быстро взрослел, задумывался о вещах, которые моих ровесников еще не волновали.

Я, конечно, не отказывался от намерений жить очень хорошо. Мечты о достойной еде и дорогих автомобилях я никогда не считал несерьезными.

Я прекрасно понимал, что прежде всего должен сделать так, чтобы после университета не возвращаться в родной город. Никогда, ни за что, ни при каких условиях я не собирался падать обратно в свою семью, семнадцать с половиной лет в которой казались сном. Причем не кошмарным: кошмары заканчиваются пробуждением – а вязким, тягучим и безнадежным.

Для этого требовалось найти работу в областном центре.

Его я тоже ненавидел. Несмотря на обилие яркоокрашенных двадцатиэтажных сталагмитов, затмевающих небо, этот город не вызывал у меня симпатий. Контингент, заселивший столицу области, представлял – по словам Наташи – «иглинскую срань, попринаехавшую в город». Так оно и было, определение мне нравилось. Поселок Иглино лежал в сорока километрах севернее столицы области. «Иглинские» были такими плебеями, таким быдлом, что даже я – отнюдь не графских кровей – выворачивался наизнанку от одного звука их поганых голосов. Но осознание реальности мало что меняло лично для меня.

Я слышал, что в двадцатом веке у студентов существовало распределение. На пятом или даже на четвертом курсе каждый будущий выпускник приписывался к определенному предприятию, где был обязан трудиться сколько‑то лет. Закон был объясним: в условиях бесплатности полученное образование отрабатывали.

О процедуре говорили, что иногородних отправляли в лучшем случае домой, а в худшем – в какую‑нибудь Воркуту. Городских же оставляли в городе. При том городским мог стать любой, вовремя женившись. Для меня такой вариант сработал бы без проблем. Я не сомневался, что при нужде смог бы подбить клинья хоть к трижды городской женщине. В наши дни распределения не существовало, остаться в городе не представляло проблем. Проблемой было найти работу. Это оказывалось не легче, чем в Москве. А возможно, даже труднее, поскольку действующих предприятий тут было гораздо меньше.

Однако в современном безвременье имелись плюсы. При приеме на работу никто не смотрел в паспорт, не проверял городскую прописку – все определялось одномоментным положением дел. Для оседания в городе не требовалось жениться, добрая половина работников жила на съемных квартирах, которых имелось в достатке, на любой вкус и кошелек.

Разумеется, только дурак рассчитывал, что может пять лет околачивать груши, а потом взять пахнущий краской диплом и найти работу по специальности. Умные люди, овладев азами, пытались устроиться куда‑нибудь поближе к будущей профессии, чтобы потом или сделать карьеру или искать новое место, уже имея реальный опыт.

Меня можно было аттестовать любыми словами: развратником, проходимцем, эгоистом, человеком без кодекса – но только не дураком. И потому еще в конце первого курса я начал искать работу.

Я сумел пристроиться «юристом» – сиречь человеком, способным цитировать наизусть пять статей Гражданского кодекса – в компанию «Столица», управляющую несколькими жилыми комплексами. Работа лишь условно могла считаться полезной, но я видел в ней первый шаг.

После первой зимней сессии я по инерции ездил домой. Пять месяцев жизни вдали от родных показали, что больше мне не хочется видеть ни мать с отцом, ни сестер.

Летом я не уехал на каникулы, остался в городе. Я имел много времени, втянулся в работу. К началу второго курса я уже мог выполнять нехитрые обязанности без ущерба и для учебы и для «восьмерки». Платили в «управляющей компании» немного, но вместе с доходами от игры зарплата позволила полностью отказаться от родительских дотаций.

Вот теперь я твердо решил порвать со своей семьей, освободиться от малейшей зависимости и строить свою реальную жизнь без оглядки на кого бы то ни было, не имея обязанностей ни перед кем. Родители были счастливы: им предстояло готовить к окончанию школы младшую сестру и наконец спихнуть замуж старшую.

Мне вряд ли поверил бы кто‑нибудь из городских сокурсников, но денег, приносимых «восьмеркой», хватало на удовлетворение потребностей, которые на данном этапе были мизерными.

Я не скрывал намерений, говорил кому угодно, что имею грандиозные планы, перечислял города, в которых собирался побывать и марки автомобилей, на которых намеревался ездить.

Но я никому не признавался, что «Ягуары» и заказные «Феррари» брал с потолка, а сам не умел водить. В этом не было ничего странного. У нас в семье никогда не имелось автомобиля. Мой отец вообще был абсолютно никчемным человеком, неспособным улучшить быт.

Даже нашу нынешнюю квартиру он унаследовал от моего деда, всю жизнь проработавшего на военном предприятии и получившего ее бесплатно, хоть и на первом этаже. Два моих дяди уехали кто куда, а отец остался на старом месте и не продвинулся ни на шаг. Единственным его умением оказалось родить меня и двух некрасивых коротконогих сестер, которых ему не удалось даже как следует вырастить.

Еда вообще была проклятием моей семьи.

Я мог сколько угодно рассуждать об омарах и лангустах фаршированных морскими гребешками, мечтая поглощать их в будущем, а сам никогда не ел даже простых креветок. В детстве меня кормили дрянью: творогом, разведенным водой, макаронами, пюре из синей картошки без масла, кашами и похлебкой из костей. Ее мать варила в огромной кастрюле на три дня, хотя меня от такой еды тошнило даже в первый.