«8-ка». Мы двое против всех

Я вздохнул, помолчал. В голове, как всегда, зашевелились мысли, имеющие единственное направление. Неплохо было бы реформировать «восьмерку» дальше: сделать так, чтобы я мог вложить одну тысячу, а получить десять. Но при современных условиях никакие правила состязаний не могли выйти на такой уровень.

И тут же вспомнилась Маша – ее жалкие сапоги и драная куртка.

– Черт возьми, – искренне сказал я. – Жалко девушку. А я – изверг.

– У тебя доброе сердце, Яша, – Наташа тоже вздохнула. – Кто бы пожалел тебя!

– А что меня жалеть…

Я положил руки на ее ягодицы.

Теплые сами по себе, они казались прохладными в сравнении с грудью.

– Пока встает пиписька…

– А рядом найдется сиська, – подхватила Наташа.

– …Я еще могу жить. Зарабатывать деньги и верить в светлое будущее.

– Именно так, Яша.

– Кстати, насчет сисек…

Она приподнялась на локтях.

– Хорошие у меня сиськи?

– Лучшие на свете, – подтвердил я. – Мне с тобой хорошо.

– Мне с тобой тоже. Особенно, когда я вот так лежу и он во мне.

– И, кстати, насчет его в тебе…

Я по очереди поцеловал соски.

– …Я, кажется, тоже хочу кончить.

– Давай. Что мне делать?

– Ничего. Приподнимись на четырех точках, дай мне титьку в рот и постарайся не соскользнуть.

 

– –

 

– Нормально? – спросила Наташа.

– Больше, чем, – ответил я. – Очень хорошо.

Она уткнулась в подушку над моим плечом. От волос исходил знакомый, родной запах.

– Ужасно, Наташа, – проговорил я.

– Что именно ужасно?

Голос звучал сдавленно.

– То, что нам выпало такое блядское время.

Глаза привыкли к темноте, потолок казался уже не черным, а темно‑серым. На нем проявилась трехрожковая люстра, повешенная Ларисой.

– И мы тонем в говне и живем черт знает как.

– А ты думаешь, мы могли бы жить по‑другому?

– Могли бы, – я вздохнул.

Этой ночью вздохи так и лились из меня.

– Мы бы с тобой были простыми мужем и женой, трахались только в своей спальне при закрытых дверях.

– Жили бы в шестидесятые, ни о чем не беспокоились, были все физики и кипятили чай в синхрофазотроне, – подхватила Наташа. – От безделья лазали бы на скалы и всерьез загонялись по ебетени типа «Приключений Шурика»…

– Или в семидесятые. Сидели бы в НИИ, на работе ты бы вязала крючком, а я читал всякую херню вроде Стругацких. А дома на темной кухне решали проблемы Вселенной и пили кислое вино под сладкую Окуджаеву…

– Окуджаву, – поправила она.

– Что?

– Не Окуджаеву, а Окуджаву.

– Извини, я ее вообще не знаю, только фамилию слышал.

– Не ее, а его. Окуджава – мужчина, просто был грузинец.

– Ну вот видишь. Я не знаю вообще ничего.

– Я бы тоже не знала. Просто папа любит, даже в машине слушает.

– Тебе повезло. Мой отец слушает только новости. Тупой идиот. Как будто от него что‑то зависит в этом мире.

– Ты знаешь, Яша… – Наташа, кажется, не слушала меня. – Время в самом деле блядское. Просто я стараюсь о том не думать, иначе давно бы сошла с ума. Или спилась, что то же самое. Вот мы с тобой говорим о будущем, а мое будущее висит на волоске. Если моего папу посадят или даже просто снимут…

– Твоего папу не снимут и тем более не посадят, – перебил я.

Подобные разговоры время от времени всплывали из мрака подсознания. Мою «жену» незримо угнетали мысли об эфемерности нынешнего благополучия. Представляя, что такое быть районным прокурором в одной из наиболее коррумпированных областей России, я ее понимал.

– Твоему папе ничего не грозит, – сказал я уверенно. – Потому, что он хороший человек.

– Ты думаешь?

– Уверен. Он твой папа, а ты хороший человек, значит – и он хороший.

– Так думают не все.

– А пошли они… – возразил я. – Каждый человек имеет право жить достойно. Конечно же, все мы хотим… хотели бы жить честно. Ложиться, не боясь, что среди ночи из‑за двери закричат «откройте, полиция!» А утром вставать и без стыда смотреть в зеркало.

– Согласна.

– Но иначе не получается. Отец моего школьного друга однажды сказал:

 

«Сама по себе Россия – хорошая страна.

Простор, природа, ресурсы. Тут можно было бы жить.

Но народ – говно. И с этим ничего не поделаешь».

 

– Умный он человек, Яшка, – согласилась Наташа. – А какой народ – такая и страна. Государство узаконенного беззакония.

– Крепко сказано.

– К сожаление, верно. Кто сидит в думе?

– Отребье человечества, – сказал я. – Бывшие боксеры и бандиты.

– Верно. И старая космическая проблядь. Один раз обосралась на орбите, шестьдесят лет стрижет купоны.

– Ну ты крута, Наташка! «Старая проблядь» – это что‑то!