«8-ка». Мы двое против всех
Задача оказалась непростой.
Приятелям, играющим в «восьмерку» на любительском уровне, приходилось тратить огромное количество сил для сдерживания. Я сдерживался на автомате, совершенно не напрягаясь. Мой первый фактический проигрыш Маше был исключением, которое подтверждает правило.
Намеренно я еще никогда не проигрывал, даже не пытался этого делать, поскольку не имел причин. Сейчас выяснилось, что довести себя до финала в короткий промежуток счета куда сложнее, чем сдержаться.
Я осознал это сразу, как только принял решение. В голову полезли всяческие посторонние мысли – я их не звал, они ползли сами по себе, отвлекали и отдаляли от цели.
Я слишком сильно настроил себя на «восьмерку». Тело стало слушаться в одном направлении, категорически отказывалось идти впротивоход. И, кроме того, работал извечный принцип секса: стремление к ускорению замедляло.
Наташины цифры падали одна за другой, а я чувствовал, что от результата дальше, чем до Луны.
Я не стал торопиться: это могло лишь убыстрить счет и сократить время. Я не смог заставить себя работать интенсивнее. Любое усиление приносило Маше боль. Я слишком хорошо знал тонкости интимного процесса. При любых изначальных эмоциях, конечный этап секса оставался насилием над женщиной – пусть кратким и небольшим, но несомненным. А я почувствовал, что не в состоянии даже иллюзорно насиловать Машу. Я не мог наслаждаться ее телом. Я проникся слишком глубокой жалостью к этой субтильной девушке.
Любой человек поразился бы – даже Ранис, который понимал меня, как никто – но я перестал воспринимать ее как сексуальный объект.
Маша смотрела не насмешливо, а удивленно, даже не пыталась помочь. А мое состояние с ураганной скоростью становилось плачевным. Через несколько секунд речь о проигрыше уже бы не шла. Требовалась срочная подпитка – но не Машей, поскольку она сделалась для меня не соперницей на игре, а кем‑то иным. Кем именно, я еще не сформулировал. Но недавний сон в сером коридоре на что‑то намекал.
Подняв голову, я уперся взглядом в белый живот Регины. Та стояла на своем обычном месте. Это право Регина себе каким‑то образом отвоевала. Даже на многолюдной игре Наташа не выгоняла ее в коридор, позволяла дежурить у ринга до финала. К Регине я не питал никаких чувств, она не вызывала во мне вожделения. Но сейчас ее тело осталось единственной сущностью, на которой я мог сконцентрироваться. Я принялся шарить по Регине глазами.
Играя, я никогда ее всерьез не видел, поскольку не испытывал интереса. Сейчас я словно впервые исследовал эту нескладную девчонку. Белые тяжелые груди были бы прекрасны, имейся во владелице хоть капля женственности. Островные соски смотрели куда‑то поверх моей головы. Я их ни разу не трогал, не представлял вкуса. Живот, начавшийся под грудью, ничем не манил, хотя выглядел мягким. Глубоко втянутый пупок был отмечен снизу тремя родинками одинакового размера, выстроившимися над рубчатым следом, который отпечатала резинка трусиков. Завитки густой растительности поднимались, чуть‑чуть не доставали до нее. Еще ниже у всех женщин было устроено примерно одинаково, пахло тоже сходно. Как именно там пахнет у Регины, я не знал. Мы спортивно соединялись на «восьмерке», к реальному сексу это не имело отношения.
Сейчас об этом следовало пожалеть. Я напрягся изо всех сил, попытался представить, как там пахнет и каковы на вкус интимные складки. К самой Регине это, по существу, не имело отношения. Я просто фантазировал о женщине – абстрактной и, в отличие от Маши, не вызывающей сочувственной нежности. Это получалось. Выход был найден правильно.
– …Сорок девять! – провозгласила Наташа.
Мост был готов рухнуть, но я успевал проскочить.
– Ты победил, галилеянин! – воскликнул я.
Эту фразу я когда‑то вычитал в одной из Витькиных книжек, только не помнил – в какой именно. Отпрянув, я испачкал Машин живот, не тронув Наташину кровать.
– Никарасебегуа!
Я не понял, которая из девиц произнесла это слово. Кровь колотилась в ушах, голова казалась чугунной, затылок пробила резкая боль. Руки‑ноги казались чужими. Кажется, у меня подскочило давление, хотя прежде такого не бывало.
Регина что‑то сказала, указала пальцем на мое лицо. Наташа молча отступила в сторону. Маша не шевелилась, простыня под ней была влажной.
Ничего не слыша, на кого не глядя, не ожидая ста рублей сдачи, я кое‑как оделся и вышел вон. Ларисино зеркало, висевшее у двери, успело показать, что я раково красен. В коридоре было холодно, как около полюса. Девчонки, ожидавшие очереди, ринулись ко мне. Я молча отмахнулся от всех разом, зачем‑то пошел на кухню.
Слух восстановился, со всех сторон всплыли звуки. Сзади долетел голос Наташи. В энергичных матерных выражениях она объявила, что игра закончена, победительница получает две тысячи, прочие – в порядке номеров – забирают назад свои сотни и освобождают помещение.
Глава 3
После Наташиной комнаты с Ларисиной люстрой мое убежище казалось подвалом. Чем могла показаться комната Эльвиры, где с нечистого потолка свисала такая же «лампочка Ильича», я не помнил.
Я не помнил вообще ничего, кроме того, как умылся холодной водой над грязной раковиной, затем постоял в коридоре и пошел на третий этаж.
Эпизод показал, что мой удел – сдерживаться, а не подгонять. Силы почти покинули. Но я был еще вчера записан к Эльвире и не хотел выглядеть человеком, на которого нельзя положиться. Эльвирина «девятка» оказалась не столь изнурительной. Хозяйка переживала «дни», промежуточных эпизодов не было, я отыграл без напряжения.
Окончание вечера выпало удачным: Матвей куда‑то ушел, я заперся в комнате, спокойно спрятал свои тысячу восемьсот, разделся и лег.
Через несколько минут я очнулся в настоящем времени, ко мне вернулась способность здраво мыслить.
Я резко вспомнил детали последнего состязания.
– –
Наташа была права, назвав свою экономическую подругу «безголовой». Эльвира в самом деле брала на игру всех, кого ни попадя.
На последний раунд мне досталась незнакомая девица, которую распорядительница аттестовала как студентку педагогического университета. Она не понравилась с первого взгляда, меня смутили и свежий синяк на бедре, и поза на ринге и сама манера работать. Несомненно, девка была проституткой – причем не такой, как Лариса, чья норковая шубка означала уровень, а самой дешевой из возможных, которая работает в машине, припаркованной под кустом.
