«8-ка». Мы двое против всех

Кому‑то нравственному положение дел могло показаться диким, нас окрестили бы моральными уродами. Ведь Наташа считалась «моей девушкой», а я – «ее парнем». Я почти каждый вечер приходил к ней ужинать или оставался после последней игры. В университет мы с Наташей шли обнявшись, на лекциях сидели вместе, ни от кого не скрывали отношений. Посторонние – особенно городские – считали нас женихом и невестой.

Наша близость выражалась в мелочах, какие были свойственны лишь очень любящим супругам. Например, я мог зайти в магазин и купить Наташе новые колготки – не по ее просьбе, а просто так, заметив, что она порвала имеющиеся об какой‑нибудь гвоздь, выступивший из стула. О прочем не стоило даже говорить.

Но при всем том я играл под Наташиным началом в «восьмерку». Это происходило не только на ее глазах, но даже на ее спальном месте. Так диктовали обстоятельства: Лариса утверждала, что для себя добыла новую неразбитую кровать, запрещала использовать ее в качестве ринга. А Наташа обычным порядком судила игры не только с моим участием, и я это знал.

Мы были напрочь лишены чувства собственности. Наши отношения находились на такой недосягаемой высоте близости, что физическая верность не имела никакого значения.

Чисто теоретически я допускал, что в небесных сферах сдвинутся слои, поменяются планы и мы с Наташей действительно поженимся. Я очень явственно представлял, как мы остепенимся и даже заведем детей, будем лежать в широченной итальянской постели на втором этаже своего загородного коттеджа и – не понижая голоса благодаря толстым стенам и качественным дверям – начнем перечислять забавные случаи из нынешней жизни.

Мне придет на память опасливая Вера, которая отказывалась соревноваться без резины, всякий раз соскальзывающей и добавляющей проблем. А Наташа, давясь от смеха, припомнит пятикурсника Кирилла, который пришел накануне свадьбы и проиграл четыре тысячи рублей мелкими купюрами, которые ему дал будущий тесть для обряда по «выкупу» невесты.

И при этом мы не начнем укорять друг друга в нескромностях молодости, не станем испытывать взаимной ревности или угрызений совести. Мы просто будем констатировать факт, что когда‑то у нас обоих была особенная жизнь, и теперь это сближало еще сильнее.

 

– –

 

Моя подруга – которую я мысленно именовал «женой» – существенно отличалась от прочих обитателей грязного университетского общежития.

Она не только не бедствовала, а считалась богатой. Так оно и обстояло. Наташин отец был прокурором района и мог не только поселить дочь на съемной квартире, но даже купить ей собственную на время учебы.

Этого Наташа не скрывала, не видела смысла прибедняться и тем вызывала уважение. Она просто полагала, что всему свое время. Наташа говорила, что впереди и квартира и дом и даже вилла на Багамах, но сейчас она желает жить в среде себе подобных и «натрахаться до выпадения матки, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

И мы жили в среде так, как хотели.

Причем с полной отдачей. Со стороны мы могли показаться сексуальными маньяками и маньячками.

На самом деле истинным маньяком был мой одноклассник Боря, который коллекционировал застежки от бюстгальтеров. Он не воровал их у матери, а собирал кем‑то потерянные – на улице, в подъездах, около мусорных баков. Боре с этим делом везло. Я за всю жизнь ни разу не видел на дороге чьей‑нибудь застежки, а он набрал их тьму, хранил в коробке из‑под чая, время от времени раскладывал на столе. Что давала Боре эта коллекция, сказать было трудно. Реальных женщин он не знал и не видел, довольствовался какими‑то странными фантазиями. Это, конечно, отклонялось от нормы.

Над нашими головами тоже не парили нимбы. Но мы были совершенно нормальными людьми, проповедовали ценности, присущие возрасту. Ненормальным оказалось бы их отсутствие.

 

– –

 

Во всем цивилизованном мире молодежь жила именно так. Достаточно было выйти на любой сайт, посвященный «Фак‑фесту», чтобы понять, что в Европе, Азии и Америке царит истинная свобода чувственности. Сексом там занимались когда, как и где хотят: и приватно и прилюдно, в общежитиях и в общественных местах, в парках, кафе и поездах, во многих вариациях и множеством способов. Причем особым размахом отличались даже не студенты, а ученики колледжа – по российским меркам, школьники‑подростки.

Я не вдавался в глубокие материи, но имел некоторое общее представление. К двадцати годам я пришел к выводу, что чисто биологически все люди распадаются на группы согласно врожденному темпераменту и прочим свойствам. Каждый человек имел право на собственный образ поведения.

Кто‑то активно не любил секс, кто‑то оставался к нему равнодушным. А кто‑то не мыслил жизни без регулярного контакта с противоположным полом. «Восьмерка» была создана для третьих. Она позволяла неограниченно радоваться жизни без платы проституткам, без поиска места, без траты времени и сил на завоевание партнерши.

Игра не требовала от участника никаких усилий. Для реализации желаний оставалось лишь записаться на состязание.

Время, в которое нам пришлось жить, не могло назваться дружественным. Практически все институты переименовались в «академии» и перешли на коммерческую основу. Малая доля бюджетных мест требовала взяток, сравнимых с платой за два первых курса. Наш университет еще держался: обучение продолжалось по‑старому, коммерческий набор был мизерным и туда шли те, кто не знает, чему равно «дважды два». Ползли упорные слухи, что в ближайшие годы и тут все изменится. Пока мы учились бесплатно. Новшества заключались в том, что после четвертого курса большинство выпускалось бакалаврами, а для магистратуры были необходимы хорошие оценки.

Пока лишь сгущались сумерки, полный мрак еще не настал. Однако в целом мы находились на дне социальной пирамиды.

Обеспеченные родители уже сейчас отправляли детей учиться в Англию. Там всерьез осваивали язык, самые умные вообще не возвращались в Россию. Перспективной была и учеба в Москве, где девчонки теоретически могли выйти замуж за олигарха, а парни наладить связи, полезные на всю оставшуюся жизнь. Но эти варианты казались реализованными на другой планете.

В нашем университете – главном ВУЗе областного центра – учились дети нищих. Большинство родителей имело возможность посылать копейки, да привозить осенью мешок картошки, сгнивающий в тепле еще до нового года. Если бы в середине курса учебу вдруг сделали платной, это оказалось бы полным крахом. Хотелось верить, что такие перемены не грянут и нам удастся дотянуть до конца.