Амбивалентность

Подруга, должно быть, уловила тень хитринки, появившуюся на моем лице, потому что с подозрением спросила:

– Так, что ты опять задумала?

Я повернулась к ней и улыбнулась:

– Этот рисунок подкинул мне Ник, так?

– Ну да, и что? – Нахмурилась Катька.

– Ты ведь тоже слышала, как он постоянно сидит на парах и что‑то бесконечно черкает карандашом? – Объясняла я воодушевленно, активно жестикулируя. – Я не задумывалась, что он там делает, но сейчас очевидно, он там еще что‑то рисует.

Катя смотрела на меня, как на умалишенную.

– И?

– Что «И»? Я найду его другие рисунки, покажу остальным, мы все вместе оценим схожесть стилей этих рисунков с рисунком голого Манцева, и все поймут, что эту мерзость рисовала не я, а Ник!

– Ох, Лер, – вздохнула Катя, – зачем? Вряд ли кто‑то всерьез думает, что ты сама это нарисовала и сама же сдала вместе с домашкой.

– Да, но они будут шутить об этом до скончания веков! Придумают какую‑нибудь дурацкую кличку!

Не успела Катя и рта раскрыть, как я уже подкралась к сумке Ярова, собираясь достать оттуда тетрадь или блокнот с остальными рисунками. Подруга же была прямо у меня за спиной, готовая отговаривать.

– Ты будешь копаться в его сумке? – Вскинув свои изящные темные брови, спросила она. – Это же личные вещи, это как‑то…

– Его это не останавливало! – Прошипела я, однако все равно помедлила.

Я все‑таки не такая же сумасшедшая, как Ник, и хоть иногда привыкла задумываться над своими поступками. Казалось, я перехожу какую‑то границу. Раздумья в один момент оказались отброшены, когда из коридора послышался его голос. Несколько секунд, и будет уже поздно.

Долго искать не пришлось, ибо кроме единственного черного блокнота в сумке не было ни одной тетради или учебника. Мои пальцы забегали по желтоватым, чуть шершавым страницам. Увиденное заставило меня замереть и забыть, зачем я вообще открыла этот блокнот. В начале шли различные карандашные наброски: груша, тетрадь, банка из‑под газировки, карандаши, книга. Далее рисунки усложнялись. Здесь были детально прорисованные кисти рук, носы, глаза, грустные, задумчивые и удивленные, губы, скривленные в недовольстве или чуть улыбающиеся. Некоторые рисунки, казалось, затесались в блокноте случайно, и иногда сложно было понять, что именно заставило автора изобразить ту или иную вещь. Это был целый, рожденный карандашом, мир, в которым смешивались случайные предметы, явления и люди. Несколько раз попадалась собака с добрыми глазами, ее ушей слегка коснулся темно‑коричневый цвет, окно с развевающимися прозрачными шторами, за котором виднелось бесконечное, с синим оттенком, ночное небо, непохожие друг на друга люди. Лица некоторых были словно смазаны, а некоторых – и вовсе перечеркнуты жирными яростными штрихами. Редко карандашная серость разбавлялась розоватым румянцем, зеленью, голубизной или чернотой глаз.

Пачка сигарет с нечеткой, слишком яркой и цветной картинкой для отпугивания покупателей. Серые грозовые тучи. Громоздкая башня из огромных, затянутых паутиной, учебников, из‑под которых тянулась рука, пытающаяся отыскать путь к свободе. Стодолларовая купюра, с нее, вместо Франклина, смотрел клоун с зеленым носом.

Нашлось и изображение какой‑то аудитории нашего университета, где за партами сидели не люди, а размытые тени. На одной из страниц даже красовалась наша Дракониха с перекошенной от гнева смешной физиономией. Из открытого рта шел красноватый огонь, а ее платье с фирменным высоким воротником, нарочно сделанным автором еще выше и шире, состояло из чешуек. Я не удержалась от смешка.

Я собиралась громко объявить однокурсникам, что разоблачила автора рисунка Манцева, гордо продемонстрировать найденный блокнот, чтобы все убедились, что стиль один и тот же. Одним словом, еще одна детская бестолковая попытка переиграть Ярова. Но я так и не смогла раскрыть рта. Не могла шутить над этими рисунками. Теперь мне еще больше, чем прежде стало казаться, что я пересекла какую‑то невидимую черту. С первого дня во мне поселилась уверенность, что в Никите нет ни капли душевной глубины, а за шутовской маской скрывается лишь пустота. Но эти рисунки… В них была и душа, и эмоции, и кусочек самого себя. Это открытие почти заставило меня отложить блокнот в сторону, так никому ничего и не говоря.

Только мои пальцы остановились на обложке, чтобы захлопнуть блокнот и вернуть его в сумку, как наблюдающая из‑за плеча Катя, за все это время не вымолвившая ни слова, осторожно ткнула меня в бок.

– Лер… – Позвала она.

Я подняла глаза и увидела в дверном проеме Ника. Он стоял абсолютно неподвижно, ладони на секунду сжались в кулак, зубы стиснуты так, что желваки заходили, в глазах – сплошная ярость. И ярость эта не шла ни в какое сравнение с той, что была, когда я утащила в туалет его сумку.

Ой.

 

Глава 9

 

В мгновение ока Яров оказался рядом. Грубым сильным движением он вырвал у меня блокнот, в который я только крепче вцепилась от испуга при виде охватившего его гнева. В руке у меня осталось несколько страниц, вырвавшихся из скетчбука от резкого движения Ника.

– Ты… – прорычал он, склонившись надо мной.

Его лицо было так близко, что я чувствовала жар его дыхания. Как бы он не начал дышать огнем подобно нарисованной им Драконихе… Силой воли я заставила себя не отступать. Несколько сидевших в аудитории человек снова наблюдали за нами.

– Ты понимаешь, что у моего терпения есть границы?

Слова застряли где‑то в горле. Хуже всего то, что я действительно испытала раскаяние из‑за того, что взяла этот проклятый блокнот, и ничего не могла с этим поделать. Если бы я все же окунула его сумку в унитаз, и то испытывала бы меньше угрызений совести. Отразившаяся на его лице гримаса жестокости, неуправляемого гнева, от которого хотелось попятиться и убежать, только подтверждала, что я залезла туда, куда не следовало.

«Какие, к черту, угрызения совести?» – Отдернул меня внутренний голос. – «Он их явно не испытывал, когда ставил тебя в дурацкое положение». Да и не делала же я ничего настолько ужасного.

– Я просто хотела… – начала я мямлить слишком тихо и попыталась добавить в голос невозмутимости и уверенности, – Я не сделала ничего такого, чтобы ты так на меня бесился!

– Блять… – выплюнул он, отвернувшись, и швырнул свой блокнот в мусорку.

Больше ничего не сказав, он схватил сумку, на ходу бросил в мусорку горящую зажигалку и буквально вылетел из аудитории.